животами, остекленевшими глазами и с нестерпимым запахом, исходившим от них. 2,7 миллиона лошадей использовала немецкая армия в России. Из них 1,7 миллиона стали жертвами войны. Они тоже считались нашими товарищами. У многих из нас разрывалось сердце, когда лошадь была ранена, а потом, охваченная предсмертным ужасом, ждала пулю, которая должна была освободить ее от страданий.
С того времени я каждый день ожидал приказа о расформировании строительного штаба. Некоторым образом в тыл текло все. Казалось, что в движении находились и земля, и люди. Поток уносил фронт, коммуникации и часть русского гражданского населения. Некоторые русские шли на восток. Очевидно, они хотели перейти через линию фронта или укрыться и подождать, пока немецкое отступление не пройдет мимо них. Когда две женщины из строительного батальона захотели уйти, музыкант-фельдфебель выстрелил пару раз в воздух, после чего «маньки» вернулись и попросили у него прощения.
Осень / зима 1943 г.:
командир роты, русское наступление, ранение
20 сентября пришел наконец приказ о расформировании строительного штаба. Остававшиеся в нем люди были возвращены в свои части, а строительный батальон пошел на запад. На своем пути к фронту, в полку и в дивизии, я услышал последние новости. Потери были тяжелыми. Полк находился под командованием недавно прибывшего подполковника Дорна, уроженца Рейнской области. Капитан Краузе, ранее командовавший 11-й ротой, заменил подполковника Новака на должности командира 3-го батальона. Новак стал командиром полка на другом участке. Новак называл Краузе и капитана Хентшеля, которые были награждены Германскими Золотыми Крестами, «корсетными стяжками» батальона. Я принял командование 10-й ротой, в которой летом был взводным командиром. Но с того времени в подразделении оставалось только двое. Капитан Хентшель пал в бою. Обер-фельдфебель Палиге и суровый обер-ефрейтор Гриммиг были ранены. Нашему «огненному глазу» капитану Мюллеру тоже было суждено в скором времени встретить геройскую смерть. Однако больше всего меня опечалила смерть Вальтера Хеншёля, который пал в бою 5 сентября.
Как же Вальтер гордился, когда летом 1942 г., после стажировки на фронте, он оказался единственным из нашей группы вернувшимся домой с Железным Крестом. Эта награда в значительной степени стала компенсацией за его недостатки и пережитую им несправедливость. Во время своего рекрутства ему пришлось много натерпеться, стискивая зубы и отделываясь шутками. Внешне он был некрасивым парнем, небольшого роста, и всегда держал одно плечо и голову немного опущенными. Лицо у него было круглое, скуластое и сплошь покрыто угрями. Но больше всего вызывали насмешки его большие, торчащие уши. «Вальтер, опусти уши» или «Хеншель, держите крылья своего планера под каской», потешались его товарищи и инструкторы. От наигранной «заносчивости» речь его была быстрой и невнятной. Иногда она сводилась к бормотанию, и это навлекало на него еще больше упреков.
С такими физическими характеристиками он просто обязан был производить негативное впечатление, что плохо для любого солдата. Так было и с Вальтером. Он навлекал на себя шутки товарищей и раздражал инструкторов. Но в то же время он был для нас самым лучшим громоотводом. Придирки, которые он переносидс внешним спокойствием, дошли до высшей точки в одно из воскресений. Так как его форма оказалась не в порядке, то начиная с утренней поверки и дальше он должен был каждые 15 минут являться к дежурному унтер-офицеру поочередно в маршевой экипировке, парадно-выходной и спортивной форме. Мы поддерживали его как могли, помогали ему переодеваться и отвлекали его, чтобы он не расплакался. Потом, после обеда, лейтенант смягчился и освободил его от наказания. Сам он не чувствовал, что к нему придираются, точно так же, как не чувствовали бы себя и остальные из нас, если бы это произошло с нами. Он переносил тяготы службы, потому что они были частью его работы.
Любой, кто хотел стать прусским офицером, знал, что путь к этому не был устлан розами. Он знал, что, прежде чем настанет его очередь отдавать приказы, он должен научиться повиноваться и что его будут муштровать больше, чем других. Вальтер был сыном слесаря из Райхенбаха. Для него офицерская карьера предоставляла возможность подняться в этом мире. Ради вдохновляющей перспективы стать офицером с фельдмаршальским жезлом в своем ранце, он, чей отец служил механиком в одной из тыловых частей, принял бы на себя намного больше, чем такие тривиальные и скоротечные моменты. Для него это было истиной, когда он говорил: «У того, кто дал клятву на Прусском знамени, больше нет ничего, что бы он мог называть своим».
Под новый, 1942 год он немного перебрал в офицерском клубе в Морхингене. Один товарищ, такой же пьяный, как и он сам, испачкал ему лицо сапожным кремом. После подъема, через два часа, ему так и не удалось отмыться полностью. Получасовой марш «под ружьем» через город несколько отрезвил нас. После возвращения в казарму командир резервной части провел новогодний строевой смотр. Но поскольку «старик», скорее всего, сам был «под мухой», то он, к счастью для Вальтера, не заметил его испачканного гуталином лица. Так что, по крайней мере, на этот раз Вальтер не привлек к себе внимания. Но тогда, в сентябре 1943 г., до меня дошло, что он больше никогда не протрет свои сонные глаза и, как он делал когда-то, радостный и счастливый, не выкрикнет со своей койки, подражая диктору радио: «Доброе утро, сегодня вторник, 6 сентября 1943 года…»
Командование 10-й ротой я принял около 20 сентября. Численность личного состава роты уменьшилась до взвода. Я прибыл в нее во время отступления. В тот момент русские не оказывали давления, и отход можно было проводить в дневное время. В бинокль можно было видеть, как их головные дозоры осторожно продвигались вперед. Поскольку местность позволяла, то мы отходили развернутым строем, точно так же, как мы когда-то шли в наступление. Колонна серого цвета, шириной около километра, шагала по похожей на степь местности. Люди держали свои винтовки, опустив стволы, как и лица, вниз. Время от времени офицеры останавливались, оборачивались назад и смотрели в бинокли. Как раскрытый веер, приводимый в движение невидимой рукой, мы оставляли за собой молчащую землю. Прощального чувства удержать было нельзя.
Получив приказ, я должен был еще раз осмотреться, чтобы разведать одну деревню, которая находилась немного в стороне от маршрута. Когда я, вместе с двумя вызвавшимися пойти со мной солдатами, приблизился к деревне на 300 метров, по нам был открыт винтовочный огонь. В мокрую траву полетели пули. Иваны поступили по-доброму, не дав нам подойти к краю деревню. Но благодаря этому наша задача оказалась выполненной очень быстро. Мы удостоверились, что деревня была занята противником, и смогли отойти, перебегая из стороны в сторону. Это было непросто, потому что местность не позволяла укрыться.
Маршрут отхода дивизии пролегал южнее Смоленска. Теперь я не мог больше надеяться, что смогу увидеть город в четвертый раз. Я сожалел о своей лени, которая помешала мне осмотреть его как следует раньше. Теперь уже мне никогда не доведется побродить возле Вознесенского собора и не посидеть под стенами укреплений времен Бориса Годунова. Это было то, что я намеревался сделать под влиянием мемуаров Коленкура. Тогда бы я посмотрел на горящий город со стен крепости, как его видел и описал майор вюртембергской артиллерии в 1812 г. Он зарисовал вид смоленской крепости с ее мощными башнями и изящными постройками. Тот, кто держит в своих руках Смоленск, тот владеет Россией, говорили в то время. Тогда город попеременно был русским, литовским, польским и снова русским. Извлекать уроки из истории, это было не для моего возраста. То, что судьбы войны переменились, было чем-то таким, о чем я не мог судить.
В ночь на 25 сентября мы проходили через Монастырщину. То там, то здесь горел какой-нибудь дом, и при свете пожаров были видны бывшие церкви и чистые деревянные домики. На западной окраине этого маленького городка мы ненадолго остановились. Там я принял командование 3-й ротой. В ней тоже оставалось всего лишь 28 человек. 1-м батальоном, в состав которого входила рота, командовал капитан Байер, который был моим ротным командиром в 1942 году.
Байер решил предоставить измотанным людям возможность поспать. Неделями у них было в среднем два-три часа сна в сутки. Наша следующая остановка была на краю села Воропаево. Даже теперь мы могли рассчитывать самое большее на четыре часа отдыха. Смертельно уставшие люди попадали на землю, а ротным командирам надо было еще собраться на совещание в батальоне. Было сказано, что отступление
