беспомощно развели руками: дескать, даже не спрашивайте, господин полковник — сами ни хрена не понимаем и теряемся в догадках…
Осмотрев оставленные неведомыми монстрами отпечатки, что также не сдвинуло дознание с мёртвой точки, Грободел в итоге сдался. Пнув в сердцах подвернувшуюся ему под ноги коробку из-под сухпайка, горе-следователь окликнул адъютанта и, когда тот обернулся, демонстративно повращал поднятым вверх указательным пальцем, после чего ткнул им в сторону тамбура.
«Закругляемся и проваливаем отсюда!» — Так следовало толковать этот выразительный немой приказ полковника. И адъютант, не задавая командиру лишних вопросов, бросился тут же созывать солдат для отхода к оставленной за пределами купола технике.
Отвлекать их на переноску тел и оборудования было нежелательно, но иной рабочей силой Хряков не располагал. Нас с Тиберием также припрягли к труду, ради чего, как выяснилось, нам и не надели наручники. Мне и доктору доверили тащить непосредственную причину нашего пленения — контейнер с «Лототроном». Причём я, как человек, не уступающий в выносливости чистильщикам, был вдобавок нагружен двумя свёрнутыми и зачехлёнными палатками. Одну из них мне повесили на спину, а другую приказали нести в свободной руке. Свистунов также мог бы помочь коллегам по Центру, взяв во вторую руку ящичек с какими-нибудь приборами. Но, поскольку та была у доктора сломана, он получил от Грободела поблажку.
Не приравненные ко вьючным мулам лучшие бойцы Хрякова стерегли караван, глядя в оба, не покусится ли кто на нас во время этого короткого, но трудоёмкого перехода. Сидящие на галереях дозорные помалкивали. Большинство из них обозревало не только подкупольное пространство, но и внешние, прилегающие к площади территории. У меня отпала нужда самому наблюдать за округой, отчего я, нагруженный физически, ощущал тем не менее моральное облегчение. Что ни говори, а приятно, когда за твою безопасность отвечают сразу два взвода головорезов. Это, а также отсутствие необходимости заботиться о собственном пропитании были, пожалуй, единственными плюсами моего плена. Плюсами, которые я, однако, не задумываясь, променял бы на былую свободу — пускай опасную, зато во сто крат более комфортную.
Пока мы выбирались из этого проклятого места и спускались со снежного вала, Грободел подтянул к западному сектору купола — туда, куда мы шли, — весь свой транспорт, который прежде был рассредоточен по периметру площади. Оставшиеся к этому времени на ходу девять снегоходов «Маламут», двое аэросаней «Альбатрос» и главная ударная сила полковничьего отряда — катер на воздушной подушке «Ларга» ожидали нашего появления, выстроившись в ряд на заснеженной пустоши. На них нам и предстояло добираться до входа в гиперпространственный тоннель, поскольку вертолёты местные чистильщики гостям не выделили.
О да, я прекрасно понимал командование Пашинской военной базы! Любой на его месте показал бы Хрякову кукиш, когда тот запросил бы у хозяев ещё и «вертушки». Да этот крымский охотник не иначе вконец обнаглел! Сначала угробил на своём сафари несколько единиц дорогостоящей техники и полдесятка бойцов — как местных, так и своих, а теперь ещё три «Ми-ТПС» ему подавай! Перебьётся! Весь день ломал наши лыжи, вот пусть на них же отсюда и уматывает! Да не забудет напоследок поблагодарить наших водителей — и погибших, и уцелевших — за то, что они рисковали своими жизнями в угоду его непонятным научным интересам!
Всю дорогу от центра площади до стоянки техники я вспоминал дивные грёзы, в которых недавно витал. Я не забыл ни единого мгновения этого невероятно реалистичного сна. И чем больше о нём думал, тем сильнее сомневался: а был ли на самом деле это сон? Ну и что, что декорации в нём выстроило моё воображение! Главными ведь в моих видениях всё равно были самые близкие — и такие далекие ныне — мне люди, а не играющие их актёры. И вели они себя в моём эфемерном присутствии не так, как я всегда представлял себе их жизнь на Мадейре. По крайней мере, разговор между Лизой и Аней, которому я стал сегодня свидетелем, совершенно точно никогда не рождался в моих фантазиях.
Постойте-ка! А какой вообще смысл мне терзаться сомнениями, пытаясь доказать, что я побывал у взаправдашних, а не выдуманных жены и дочери? Кто вообще требует от меня эти доказательства? Ради кого я ломаю голову, пытаясь их обнаружить? Ради самого себя? Но это же форменный идиотизм! Раз я хочу считать, что посетил сегодня в обличье призрака свою семью, значит, буду так считать, и баста. И кто меня в этом переубедит? Тиберий? А оно ему надо? Тем более что я ничего не рассказывал доктору о своём ментальном путешествии на Мадейру. Сами посудите: разве в мире, где уже существуют мгновенные гиперпространственные перемещения на огромные расстояния, перелёт души из Сибири в Атлантику и обратно может считаться таким уж великим чудом? Нет. Ну, а на нет, как известно, и суда нет.
Итак, сегодня я впервые за пять минувших лет сумел наконец-то побывать недолго в гостях у своей семьи. Никаких сомнений — всё именно так и было. Точка. Тема закрыта…
Скованные одной цепью, мы со Свистуновым наблюдали со стороны, как чистильщики грузят на «Альбатросы» и «Ларгу» останки и оборудование погибшей экспедиции, и дожидались, когда настанет наша очередь взойти на палубу. На чью именно палубу, было в принципе ясно. Вряд ли теперь Грободел выпустит меня из-под надзора своего недремлющего ока, так что добираться до тамбура нам предстоит вместе с полковником на его катере.
Я не разбираюсь в классификации судов на воздушной подушке. Могу лишь сказать, что «Ларга» являла собой нечто среднее между десантным кораблем и лёгким разведывательным катером. Её грузоподъёмность позволяла брать на борт примерно два взвода солдат или соответствующий им по весу груз, а вооружение состояло из двух 12,7-мм ИПП, двух 30-мм импульсных пушек и многозарядной ракетной установки. Все они вращались на автоматических турелях и обладали широким сектором обстрела. Пулемёты были установлены на носу, орудия — по бортам, а ракетница — на крыше верхней палубы. Под палубной крышей, за пуленепробиваемыми стёклами, размещались мостик и объединенное с ним помещение для десанта. На нижнем уровне катера располагалось моторное отделение. Экипаж состоял из четырёх человек: капитана и по совместительству рулевого, его помощника и по совместительству связиста-моториста и двух бортстрелков-операторов. Все они были также из местных чистильщиков, что выдавала их отличная от бойцов Хрякова униформа и шевроны.
Памятуя, что держать меня поблизости от оборудования для последнего крайне вредно, Хряков разместил нас со Свистуновым у левого борта, там, где я не мог дотянуться ни до какой аппаратуры. Моя и без того ограниченная свобода уменьшилась до совершенно непотребных размеров после того, как полковник собственноручно прицепил нас за цепь к одному из бортовых кронштейнов. Он был приварен к корпусу на уровне человеческого роста, отчего ни я, ни Тиберий не могли опуститься на сиденья и были вынуждены ехать стоя, держась за поручни, словно пассажиры в переполненном вагоне метро. Стоило лишь мне или доктору ненамного отшагнуть от борта, как цепь тут же тянула другого из нас в противоположную сторону. Хорошо, что мы с Тиберием успели мало-мальски сдружиться и потому терпели подобные синхронные мучения стоически, без взаимных препирательств. Хотя, признаться, после каждого такого рывка за шею мне страсть как хотелось придушить или пристукнуть собрата по несчастью за его неуклюжесть.
Определив место сбора у западного сектора купола, Хряков дал мне понять, что он намерен двигаться к Оби иным маршрутом, чем тот, каким мы планировали достичь площади Маркса на «Кайре». Что и подтвердилось, когда наш конвой выдвинулся в путь. Нам с доктором было велено стоять смирно и помалкивать, но затыкать глаза и уши распоряжения не поступало. Поэтому мы видели и слышали всё, что происходило вокруг нас на верхней палубе.
Из разговоров Грободела с капитаном и его помощником стало понятно, что, по последним данным авиаразведки, недавний снегопад сделал совершенно непроходимыми съезды на реку у Коммунального моста. В то время как возле отстоящего от него ниже по течению Димитровского гигантские береговые наносы обвалились и, сойдя лавиной на речной лёд, образовали, таким образом, ровный, широкий скат. С момента, как это произошло, миновало несколько часов, так что снег на том спуске уже достаточно слежался, чтобы по нему могла проехать санная техника.
По прямой от площади Маркса до Димитровского моста было порядка четырёх километров. Но проезду напрямик препятствовали торчащие из-под снега многочисленные руины — когда-то там возвышались кварталы многоэтажных зданий — и находящаяся на левобережье обширная промзона. Первые нам предстояло объехать с запада, а вторую пересечь по длинной, изогнутой впадине. Она образовалась над
