живущего, всего одушевленного и неодушевленного, если только действительно существует что-нибудь неодушевленное, и наполняет собою все пространство? По всей вероятности, все та же туманная фигура всеобщего материнства.
Взгляните на эту удрученную заботами мать прелестной молодой девушки, выбивающуюся из сил, чтобы поймать для своей дочки богатого мужа. С одной точки зрения, эта женщина представляется очень неказистой, но взглянем-ка на нее с другой. Как ей должно быть тяжело, когда, еле держась от усталости, изнывающей от жары и духоты, с беспокойными глазами и растекающимися по старому изможденному лицу белилами и румянами, она оживляет собою стену залитого огнями бального зала. Много горьких пилюль пришлось ей проглотить в этот вечер! Она встретила высокомерно-снисходительные взгляды дам, выше ее поставленных на лестнице общественной иерархии, и даже явно была оскорблена одной герцогиней. Но она уже привыкла к этому и улыбается сквозь слезы, стараясь только, чтобы никто не заметил их. Ради чего она вот уж который раз выдерживает эту пытку? Конечно, ради тщеславной мечты видеть свою дочь богатой, разъезжающей в дорогих экипажах, держащей целый штат прислуги, живущей в Парк-Лейн, имеющей множество бриллиантов, с почетом упоминаемой на страницах газет, дающих описания великосветских затей. Бедной женщине было бы гораздо лучше вести скромную и спокойную жизнь среди своих четырех стен, в кругу действительных друзей; ложиться вовремя спать и не мучиться вопросом, откуда взять денег на новые туалеты себе, а главное, вывозимой в общество дочери. Гораздо лучше было бы для них обеих, если бы мать предоставила дочери выбрать себе по сердцу кого-нибудь из молодых тружеников, так усердно ухаживающих за нею благодаря ее миловидности. Гораздо… Но не будем слишком строго судить эту злополучную женщину, вся вина которой, в сущности, сводится лишь к тому же, хотя и искаженному в своих проявлениях, ложно направленному материнству.
Материнство — это гамма Божьего оркестра, на одном конце которой находятся дикость и жестокость, а на другом — нежность и самопожертвование.
Ястреб набрасывается на курицу, и она вступает с ним в отчаянную борьбу; он ищет пищи для своих детенышей, а она защищает своих, рискуя собственной жизнью.
Паук высасывает муху ради своего потомства. Кошка съедает бедную мышку, для того чтобы запастись молочком для своих котяток. Человек делает дурное ради своих детей. Вся дисгармония жизни заканчивается гармоническим аккордом — аккордом ликующего Материнства.
X
О том, что не следует слушаться чужих советов
Шагая однажды зимой по юстонской платформе в ожидании поезда, я заметил человека, проклинавшего на всевозможные лады автомат. Сначала он только молча тряс эту машину, но с такой яростью, что можно было бы ожидать, что в следующую минуту примется разбивать вызывавший его негодование предмет. Невольно заинтересованный, я приблизился. Услыхав мои шаги, незнакомец обернулся и спросил меня:
— Это вы недавно тут проходили?
— Где именно тут? — пожелал я узнать, так как в течение пяти минут ходил взад и вперед по всей платформе.
— Да вот тут, на этом самом месте, где мы теперь стоим, — раздраженно пояснил незнакомец. — Раз говорят тут, то это не значит там.
— Может быть, во время ходьбы по этой платформе я и проходил здесь, — отозвался я, стараясь говорить как можно вежливее, чтобы дать незнакомцу понять его грубость.
— Мне, собственно, нужно знать, тот ли вы человек, который минуту тому назад говорил со мной, — продолжал незнакомец.
— Нет, я с вами до этой минуты не имел удовольствия говорить, — отрезал я, приподымая шляпу. — Честь имею… — И шагнул дальше.
— Позвольте, — снова раздался настойчивый голос незнакомца, — уверены ли вы, что не говорили со мною?
— Вполне уверен. Беседу с вами трудно забыть, — сыронизировал я.
— Простите! — совсем другим тоном проговорил незнакомец. — Вы так похожи на того человека, который давеча говорил со мной. Пожалуйста, простите мне мою ошибку.
Тон этот смягчил меня. А так как до прибытия поезда оставалась еще четверть часа, то мне захотелось узнать, что так вывело из себя этого добродушного на вид человека.
— Обознались, это бывает, — примирительно сказал я. — А вам очень нужен тот человек, за которого вы приняли меня?
— Да, очень бы нужен, — продолжал скороговоркой незнакомец, видимо обрадованный, что нашел кому излить бушевавшие в нем чувства. — Видите ли, я сунул сюда, в это вот отверстие, — он указал на автомат, — пенни, чтобы получить коробку спичек. Взамен моего пенни ничего не получилось, и я с досады начал трясти эту штуку и ругаться, как это бывает с нами, мужчинами, в таких случаях. В это время подошел человек вашего роста, с такой же фигурой, и… Да правда ли, что это были не вы?
— Даю вам честное слово, что не я, — поспешил я вновь уверить этого, видимо, скептически настроенного человека. — Но что же сделал мой двойник по росту и по фигуре?
— Проходя мимо меня, он сказал: «Эти машины очень капризны и требуют особого обращения. Нужно знать, как с ними ладить. А вам что угодно?» — «Мне захотелось курить, — ответил я, — а у меня не осталось ни одной спички. Вот я и хотел…» — «Бывает, что эти машины иногда выходят из равновесия, и тогда нужно сунуть в них еще пенни, чтобы заставить их исполнять свою обязанность, — прервал меня тот человек. — Второй пенни освобождает действующую пружину и выскакивает обратно вместе с желаемым предметом. Таким путем вы ничего не теряете. Случается, что возвращается к вам и первый пенни, и тогда это уж прямая выгода. Я не раз проделывал этот интересный опыт». Последние слова мне не очень понравились, но я все-таки решил воспользоваться указаниями этого опытного в данном деле человека. По своему легковерию я так и сделал. Сунул в пасть этому… чудовищу другую монету, которую впопыхах принял за пенни, а она оказалась двухшиллинговая. Ну и действительно получил кое-что… Вот, неугодно ли взглянуть…
И он показал мне маленький пакетик, заключавший в себе пряник местного производства.
— Два шиллинга и один пенни! — с горечью добавил он, размахивая перед моими глазами пакетиком. — С удовольствием отдал бы эту дрянь за треть стоимости… или, еще лучше, сунул бы ее в глотку тому, кому я обязан этим удовольствием. Не так жаль мне потерянных денег, как обидно, что я мог оказаться таким олухом и поверить совету этого озорника.
Мой случайный собеседник был не очень разборчив в своих выражениях, и не тяготись я своим одиночеством на скучной платформе, я, наверное, уклонился бы от дальнейших разговоров с ним. Но при данных обстоятельствах нельзя было быть слишком щепетильным. Поэтому я не выразил протеста, когда мой будущий спутник (он ожидал того же поезда, которого ждал я) стал прохаживаться по платформе рядом со мной, продолжая изливаться в жалобах на свою неудачу.
— И дернул же меня черт послушаться совета того негодяя! — негодовал ой. — Ясное дело, что я обратился не к тому автомату, который торгует спичками. Только потом, когда было уже поздно, я обратил внимание на надпись, и в этом, конечно, моя собственная вина. Но не явись тот человек со своим лукавым советом, я, быть может, вовремя разглядел бы свою ошибку… Впрочем, я не в первый уж раз терплю неприятности из-за чужих советов. Был у меня молодой чистокровный уэльский пони, здоровенький и резвый, словом, одна прелесть. Всю зиму он у меня пробыл на хорошем корму, а весной я решил, что пора пустить его в пробную поездку, так, миль в десять, не дальше. Шел мой пончик все время отлично, но когда мы достигли места назначения, он оказался порядочно взмыленным. Около гостиницы, к которой я подъехал, стоял какой-то человек. Посмотрел он на моего пони да и говорит:
— Славная у вас лошадка, сэр.
— Ничего, так себе, — отвечаю я.
— Только очень еще молода, — продолжает незнакомец. — Не следует слишком быстро гнать таких
