сомневаюсь, что Кэп когда-нибудь убил хоть одно живое существо.
Затем Chrysalisbaby, также известная под именем Крисси Бейтмен из Калифорнии. Внешне типичная уродка: с двенадцати лет сидит на диетах, но весит более трехсот фунтов. В прошлом не раз влюблялась во всяких отморозков. Но так ничему и не научилась. И не научится.
Далее у нас ClairDeLune, для друзей Клэр Митчелл. Она местная, преподает в колледже Молбри курс творческого самовыражения (этим объясняется ее несколько высокомерный тон и приверженность к окололитературному невнятному лепету). Также она руководит группой писателей-самоучек в онлайне, кроме того, она создала не такой уж маленький фан-сайт, посвященный одному характерному актеру средних лет — назовем его, к примеру, Голубым Ангелом. Клэр без ума от него. Не знаю, почему ее выбор пал именно на этого Ангела, видимо, случайно; по-моему, он самый заурядный актер, которому чаще всего достаются роли всяких темных личностей: ущербных мерзавцев, серийных убийц и прочих плохих парней. Актер далеко не первого плана, но его физиономию вы бы сразу узнали. На своем сайте Клэр часто помещает его фотки. Забавно, что чисто внешне он немного напоминает меня.
Затем идет Toxic69, или Стюарт Доусон из Лидса. Искалечен в мотоциклетной аварии. Вся его сердитая жизнь проходит в Сети, где никто не должен его жалеть. Есть еще Purepwnage9 из Файфа, которого интересуют исключительно игры «Воркрафт» и виртуальные вселенные; он и не замечает, что реальная жизнь проходит мимо него. Есть среди нерегулярных посетителей сайта и переменное количество всяких подозрительных шпионов, например некая JennyTricks, или BombNumber20, или Jesusismycopilot и так далее; их реакция на наши посты бывает самой непредсказуемой — от восхищения до ярости, от невинной детской радости до богохульства.
И наконец, Albertine. Определенно ни на кого не похожа. Ее посты носят исповедальный характер, что весьма многообещающе, хоть я и чувствую в ее откровениях намек на опасность, мрачный подтекст, схожие, однако, и с моим собственным стилем. Она, кстати, живет прямо здесь, в нашем городе, не более чем в десяти улицах от меня…
Совпадение?
Не совсем. Я давно уже за ней наблюдаю. Особенно пристально — с тех пор, как погиб мой брат. Без всякого злого умысла, просто из любопытства и отчасти из зависти. Она производит впечатление человека очень самоуверенного и спокойного. Видимо, она надежно укрылась в своем собственном маленьком мирке и не имеет ни малейших представлений о том, что происходит в действительности. Ее посты всегда такие интимные, такие безыскусные, такие до странности наивные! Просто невозможно поверить, что она одна из нас, что она такой же «плохой парень», как и все мы. Когда-то ее пальцы, точно маленькие дервиши, плясали по клавишам фортепиано. Я хорошо это помню. Помню и ее нежный голос, и ее имя, источающее аромат розы.
Поэта Рильке убила роза. А все-таки здорово у него получилось — в духе «Sturm und Drang»![3] Какая-то царапина, оставленная шипом розы, в которую попала грязь и вызвала заражение крови; опасный подарок с замедленным действием. Правда, лично я ничего притягательного в розах не вижу. Мне куда ближе семейство орхидей, этих губителей мира растений, тянущихся к жизни повсюду, при любой возможности, неуловимых и коварных. А розы так банальны — со своими пышными завитушками тошнотворного розового цвета жевательной резинки, со своим интригующим запахом, с листвой, вечно поеденной жучками и покрытой коричневыми пятнами, со слабыми маленькими шипами, которые, впрочем, способны нанести укол в самое сердце…
«О роза, ты больна…»
А мы все не больны?
4
Называйте меня Би-Би. Так меня все называют. Никто, кроме банковских служащих и полицейских, никогда не пользуется моим настоящим именем. Мне сорок два года, рост — пять футов восемь дюймов, у меня мышиного цвета волосы и голубые глаза. Всю свою жизнь я прожил здесь, в Молбри.
Пишется: «Malbry», читается: «Мол-бри». По-моему, уже от самого этого слова несет дерьмом. Впрочем, я чрезмерно чувствителен к словам, к тому, как они звучат и резонируют. Именно поэтому у меня теперь и йоркширского акцента нет, да и от своей детской привычки заикаться я полностью освободился. Особенностью произношения у нас в Молбри является чрезмерная растянутость гласных и невнятность гортанных звуков, отчего каждое слово будто окутано грязноватой пленкой. В здешних местах постоянно с этим сталкиваешься; девочки-подростки с прилизанными и зачесанными волосами произносят свое «hiyaaa»,[4] обладающее привкусом синтетической клубники. Мальчишки еще меньше следят за артикуляцией, что не мешает им орать «фрик» и «лузер», когда я прохожу мимо; их ломающиеся голоса то дают петуха, то звучат глухо, как удары большого барабана, от их слов пахнет пивом и потом, как в мужской раздевалке. Но чаще всего я просто их не слышу. Ведь моя жизнь — это непрекращающийся саундтрек, обеспеченный мне айподом, в который я закачал более двадцати тысяч композиций, сорок два плей-листа — по одному на каждый год моей жизни, и каждый со своей специфической тематикой…
Фрик. Они выкрикивают это слово, надеясь, что оно меня задевает. Видимо, в их мире подобный ярлык невообразимо страшен. А мне-то как раз кажется, что самое страшное — стать таким же, как они: слишком рано жениться, жить на пособие по безработице, научиться пить пиво и курить дешевые сигареты, завести детей, обреченных в точности повторить судьбу родителей, — ведь единственное, что эти люди умеют делать хорошо, это размножаться, плодить себе подобных. Впрочем, долго они не живут, но, хвала Господу, постоянно преумножают свою численность — и если именно то, что я не имею ни малейшего желания хоть в чем-то следовать их примеру, делает меня фриком…
А вообще я обычный человек. Голубые глаза — самое красивое, что во мне есть, так считают многие, хотя не всем нравится их холодный оттенок. Вы вряд ли обратили бы на меня внимание. Я замечательно неприметен. Говорю я мало, лишь в случае острой необходимости. Здесь только так и можно выжить — не позволять нарушать свое личное пространство. Молбри — то место, где прямо-таки кишат всевозможные тайны, слухи и сплетни, поэтому приходится осторожничать и не выставлять себя напоказ.
Не сказать, что сам городок ужасен. Старый район под названием Деревня очень даже мил с типичными для Йоркшира сгорбленными каменными коттеджами, церковью и единственным строем крошечных лавчонок. Здесь редко что-либо случается; оживление наступает по субботним вечерам, когда дети болтаются возле церкви и, пока их родители торчат в пабе, покупают чипсы у китайца-разносчика, а пакеты и обертки запихивают в зеленую изгородь.
К западу от Деревни расположена Миллионерская улица — так называет ее моя мать; это два ряда больших каменных домов, отгороженных от проезжей части широким газоном и густыми деревьями. Дома солидные: высокие каминные трубы, четырехдюймовый брус, ворота с дистанционным управлением. Чуть дальше — средняя школа Сент-Освальдс, окруженная двенадцатифутовой стеной с геральдическими решетками на воротах. К востоку кирпичными террасами спускается Красный город, где родилась моя мать, а в самой западной части раскинулся Белый город, весь в зарослях бирючины, среди которых вьются посыпанные гравием тропинки. Там, правда, не такая доброжелательная атмосфера, как в Деревне, но я, например, давно научился избегать опасных мест. В Белом городе находится и наш дом, он стоит на окраине; перед ним квадратная лужайка, заросшая травой, клумба и зеленая изгородь, спасающая нас от любопытных соседей. В этом доме я и появился на свет, и с тех пор в нем вряд ли что-то изменилось.
Разве только у меня появились кое-какие привилегии. Например, я езжу на синем «Пежо-307», зарегистрированном на имя моей матери. Затем у меня имеется собственный кабинет со стеллажами для
