— Пойду проведаю Бега, — сказала она. — А потом приду обедать. Прости, что пропустила дневную уборку, Энн. Я завтра с делаю уборку за двоих.
— Хорошо бы, — промямлила Энн. — Не возражаю. Я разве против?
Бег стоял в больничном загоне, подняв морду, навострив уши и глядя куда-то вдаль. Над ранчо «Глетчеров ручей» садилось солнце, словно из фонтана заливая землю красными, розовыми и золотыми полосками света. На зеленые луга упала тень, и они стали черными. На небе загорелись первые звезды. Белый шрам на лбу Бега поблескивал, будто светляк, и вдруг померкнул: солнце утонуло в розовом океане. Что-то — может, какой зверь, — шуршало в кустах, посаженных около амбара для зерна позади больничного загона.
Ари затаила дыхание и прислушалась. До ее слуха донеслись какие-то движения — шаги? — по гравию. И тут же все смолкло.
— Кролик! — бросила Ари Линку.
Пес поднял голову, навострил уши, прислушался, открыл пасть и завилял хвостом.
— Обманули дурака на четыре кулака, — засмеялась Ари. — Никакого кролика.
Линк уронил голову с явным разочарованием. Ари, смеясь, направилась в загон. Она стояла рядом с Бегом, положив руку на его могучую спину. Линк находился рядом. Какое-то время девочка стояла, ни о чем не думая.
— Денек сегодня выдался не из легких, Бег, — промолвила она.
Конь заржал.
— Согласен, да? — Она помолчала и, собрав мысли, попыталась послать ему мысленное сообщение.
Бег передернул мышцами, опустил голову в кормушку и принялся жевать. Ари не сводила с него глаз. В темноте загона он казался еще крупнее. В сгущавшихся сумерках проступал его массивный круп и мускулистая широкая грудь. Он жевал с невозмутимым видом.
Так ей все это померещилось, а то и хуже, она все выдумала. Неужели Энн права, и ей небезопасно покидать ранчо? Нет, это глупо. Это ни в какие ворота не лезет. Нельзя позволять им — и кому бы то ни было — ставить под сомнение ее нормальность. С головой у нее все в порядке. Она это твердо знает. Это также неоспоримо, как ее любовь к Бегу и Линкольну.
— Может, останешься здесь на ночь, Бег? Как ты на это смотришь? — громко спросила она. В углу загона стояла бочка с водой, а сено и овес она ему принесет в ясли. За этим дело не станет. Здесь было славно. Вечерний воздух чист и свеж. А если она решила выполнить задуманное, то лучшего места не придумать. Это лучше, чем в конюшне.
Она принесла пару охапок сена из стога, который стоял у больнички специально для лечащихся животных. Сено было отличное — тимофеевка и клевер и немного люцерны для запаха. Бег попробовал принесенного сена и остался доволен. Ари насчет этого была дока: раз у Бега обмякла нижняя губа и появилась сеточка морщин над глазами, значит он блаженствует. Конь радостно фыркнул и засунул морду в душистую охапку, выискивая фиолетовые цветочки кашки. Клевер для лошадей, что шоколад для детей; но хорошего понемножку — чуть переешь и будешь маяться животом.
— Но откуда я все это знаю? — обратилась она к колли. Уж не возвращается ли к ней память? На сердце вдруг полегчало, и Ари, благодушно мурлыкая что-то себе под нос, отправилась на поиски овса и ржи, чтоб у Бега был полный рацион.
Доктор Бонс хранила овес в ларе в пристройке позади больничного загончика. Ари вспомнила еще кое-что важное, что могла знать только до несчастного случая. С овсом шутки плохи. Стоит лошади переесть, и страшные колики ему обеспечены. А колики могут кончиться даже гибелью лошади. Она отсыпала в ведро три совка овса и полсовка ржи. От зерновой смеси исходил чудесный запах, который Ари очень любила. Опа запустила обе руки в ведро и начала перебирать содержимое — отчасти с практической целью, чтобы перемешать овес с рожью, отчасти из удовольствия, которое доставляло текущая сквозь пальцы масса твердых злаков. Теплых и живительных. Но то, что попалось ей, вряд ли можно было назвать съедобным. Удивленная Ари подошла на свет к двери.
Еще один спиральный камешек. Этот был кремово-фиолетовый, гораздо толще и тяжелее первого. Раза в два длиннее и толще большого пальца Ари. Она потрогала кармашек рубашки. Первый камешек, похожий на раковину, был там. Она вытащила его и сравнила с новым. Они как будто были из одного материала, но разные по цвету: один розовый, другой фиолетовый. В голове у Ари вдруг зазвучал обрывок мелодии, и она бессознательно пропела:
бормотала она. Ах ты! Она почти вспомнила. Песня звучала где-то в глубине сознания, подобно тому, как почти незаметно играет музыка в приглушенном приемнике в машине. Она нетерпеливо тряхнула головой. Главное, без насилия, говорила доктор Бонс. Память подобна паутине: дерни ее с силой, и она порвется. Присматривайся к ней, затаив дыхание, и она останется невредимой.
Порыв холодного ветра ворвался под навес и унесся дальше. И вдруг ей до слез захотелось очутиться сейчас в теплой и светлой комнате усадьбы. Не надо ей воспоминаний, если они влекут за собой этот жуткий пытливый глаз, странные спиралевидные камушки да обрывки песенки, которую не удается пропеть до конца.
Она снова пропустила сквозь пальцы содержимое ведра, чтобы убедиться, что больше таинственных камней там нет, и поставила ведро перед Бегом. Конь оторвался от сена и тут же сунул морду в зерно. Ари долго смотрела на него, обняв себя руками и вздрагивая от холода. Свистнув Линка, она перелезла через забор загона и побежала по усыпанной гравием дорожке к дому. В доме уже зажгли свет, и она увидела Энн в кухонном окне. Та ходила от плиты к столу. Ари сияла сапоги на крыльце у задней двери, осмотрела шерсть и лапы Линка, чтоб он не натаскал в дом лишней грязи. И вошла в дом. Фрэнк сидел кресле-качалке у камина. На коленях у него была большая красная амбарная книга. И он сидел мрачный как туча. Ари знала, что это гроссбух по учету всех хозяйственных и финансовых дел на ранчо. Сюда вносился дебет и кредит ранчо «Глетчеров ручей». Судя по виду Фрэнка, дела на ранчо шли из рук вон плохо.
Ари улыбнулась Энн и пошла мыть руки в тазу.
— Накрыть на стол? — спросила она. Энн резко покачала головой. Ари не поняла, почему Энн не хочет, чтобы она помогла накрыть стол к обеду. Обеденный стол занимал середину кухни. Он был из полированного дерева, местами облупившегося, так что видна была оранжевая пористая сердцевина. Ари достала васильковую скатерть и тарелки с голубыми женскими фигурками по краю. Она любила эти тарелки. Тарелки были белые, а фигурки синие. Каждая женская фигурка отличалась от другой, одни девушки были стройные и красивые в длинных до пят сарафанах, другие весело изгибались и в руках держали фиолетовые, розовые и серебряные жезлы. И каждая изящно плясала под резной аркой. А над аркой бежали нежные облачка…
Ари, забыв обо всем, разглядывала любимые тарелки, держа в руке ножи, вилки и ложки. Хрустальная арка. Фиолетовая, розовая и… это же из песни.
Неужели она вспомнила всю песню?
Ари нахмурилась. Она видит эти тарелки изо дня в день всю жизнь. Во всяком случае, сколько помнит себя. То есть уж верные три месяца. Следовательно, эти образы могли навеять ей слова песенки и она их придумала.
Но мелодия?
Мелодию она точно не слышала.
— Ари?
Сквозь туман до Ари донеслись слова Энн. Линкольн толкал ее носом.
— Ари!
Она с удивлением посмотрела на Энн, словно видела ее впервые.
