– Это что же, им всем их после смерти повытаскивали и на обереги пустили? – сапожник опустил руку под стол, чтобы спрятать от дроттаров пальцы, чтоб чего не вышло сложенные в кукиш.
– Время было голодное, может, еще от цинги повыпадали, – предположил Щеня.
– Все сразу у всех сразу? – Йормунрек покачал головой. – Нет, их им наверняка живым повыбивали. Смотри, у некоторых глазничные кости сколоты, скуловые сломаны. Точно, зубы повыбивали и глаза повыковыривали. Надо будет где-нибудь то же самое сделать.
– Договорился, – негромко, чтобы не услышали сидевшие за соседним столом, упрекнул Каппи знахарь. – И где то «где-нибудь,» куда конунг наш отправится новое злодейство чинить?
– Весенние шторма флот здесь пересидит, а там или в Свитью, или на Танемарк, – так же вполголоса ответил скальд-сквернословец. – И то плохо, и другое, но что еще ему остается, кардачься всё конем? В Энгульсее нас ждут, Гуталанд гузночавкающий потеряли, с Тингеборгом темностыдным едва договорились, что те на год пятьсот воинов прислали, да и то Гормова заслуга. Остальное войско за доброе слово воевать не будет, а дань только Килей заплатил. На Танемарк было бы вернее. Ближе, добычи больше.
– Значит, нашему ярлу против собственного отца идти? – Кнур, судя по выражению лица, сомневался в этой возможности.
– До войны вряд ли дойдет. У Хёрдакнута на любую хитрую задницу сыщется уд винтом, скорее отбрешется и дань заплатит. Хотя конунг может и на север повернуть, со злобы на брата. Мало еще на кого у него такой зуб.
– А на Эгиля? – знахарь взглянул в направлении железной клетки, в которой, скрючившись, на полу сидел голый, грязный, и избитый до полусмерти Сын Лысого.
Если бы не заступничество Торлейва и Бьорна Маленького, скальд и волшебник в лучшем случае уже был бы убит, а в худшем – еще был бы вовсю убиваем. Маловероятный оборот обстоятельств привел Волка Бури, потрепанного штормом, с топкой, залитой водой, к берегу острова к северу от Энгульсея, на другой стороне которого остановился, чтобы набрать пресной воды, снеккар Эцура Большеротого. Рассказ жабообразного работорговца, теперь сидевшего за Йормунрековым столом, о том, как он пленил Эгиля, был отчаянно неправдоподобен, даже с учетом того, что за Большеротым водилась слава единственного воина, пережившего хольмганг с Гормом Хёрдакнутссоном. Так или иначе, один бывший изгнанник теперь пил мед из подаренного конунгом серебряного кубка с позолотой, а другой сидел в слишком маленькой клетке – накануне, Бьорн предложил Йормунреку оставить скальда в живых и даже пока особенно не калечить, чтобы тот сочинил в честь конунга хвалебную драпу: «Лучше, чем Адальстейну!» Естественно, Сын Лысого наотрез отказался, да так, что многократно переплюнул Родульфа в сквернословии.
– До недавнего времени, я сказал бы, его больше Фьольнир не жалует, – рассудил переплюнутый. – Как более успешного собрата по ремеслу. Но Йормунрекову дань Сын Лысого ко дну пустил, может, как раз себе на погибель. Хотя, если Эгиль наказ нашего ярла послушает…
– А что такое Горм ему наказал? – удивился Кнур.
Вместо ответа, сквернословец поднял руку. Через стол, конунг собрался говорить.
– Эгиль сын Грима, мне не стоит перечислять тебе твои дела: их столько и они таковы, что любого из них с лихвой довольно, чтобы ты не вышел отсюда живым. Ты очень виноват передо мной, но Торлейв и Бьорн оба за тебя просили. Начинай свою песнь.
– Что, прямо так в клетке? – издевательски спросил Эгиль.
– Ясная трупорешина, прямо в клетке! Я себе вообще возьму в обычай, всем скальдам выступать в клетках!
– Нет такого обычая, – усомнился Бьорн, сидевший через одно место от Йормунрека, справа от Торлейва.
Йормунрек странно посмотрел на него:
– Я сказал, значит, есть.
– Если конунг говорит. Скальдам в клетке выступать. Значит, надо в клетке[175], – примирительно предложил Ингимунд.
– Мёда дай, – потребовал Эгиль.
Бьорн встал из-за стола и отнес ему свой кубок под пристальным взглядом конунга. Опорожнив просунутое сквозь прутья, скальд вернул кубок, нарочито отхаркался, плюнул на пол, и начал:
– Ух ты, дротткветт! Сложный склад! – разинул рот Эцур.
Торлейв отвесил ему затрещину. Скальд продолжал:
– Что-то сильно слабее, чем обычный Сын Лысого, – шепнул Родульфу Каппи. – Созвучья затасканные, ни одного путного кеннинга.
– И Один зрил одры могил, – одобрительно повторил ворон на плече Фьольнира.
Эгиль говорил еще некоторое время. Пара-тройка вис, не упоминавших Йормунрека, даже была сравнима с обычным для него качеством скальдического склада, особенно слова про себя самого (ясное дело, от этого он не смог удержаться даже в чужой хвалебной драпе). Но все, где упоминался конунг, было или двусмысленно, или не по-Эгилеву плоско и холодно, несмотря на отточенность конечных созвучий. В некоторых местах, Родульф невольно поморщился. Наконец, сидевший в клетке усилил голос, чтобы сказать последнюю вису:
Повисла неловкая тишина. Эцур был первым, кто ударил по столу рукоятью ножа, и на некоторое
