венедские имена, есть и танские, – чуть подумав, вестница продолжила на танском. – Над кругом земным – Идаволль, где Хёд и Бальдер вместе гуляют по зеленым лугам на месте развалин Асгарда, а Моди, Магни, Вали, и их жены вместе сидят за пиршественным столом и вспоминают былые времена. Над этой явью – Нидафьолль, с чертогами из красного золота. Самый прекрасный из них – Синдри, на Горах Ущербной Луны. Там некоторое время был Кром, пока не перебрался в Гимле, самое красивое место. Поодаль от Гимле – Альвхейм, а вверх – яви Яросвета и Свентаны. Так-то вот. А Один, если от него вообще хоть что-то осталось, внизу в Хель ковыряется и козни строит.
– А то, что дроттар рассказывал, как Один из мертвых воскрес и всех остальных богов уже поубивал?
– Врет. Точно врет. Что Один после Рагнарека мог оказаться не убитым, а изгнанным – такое может быть. С Локи отношения он испортил, за Бальдером недоглядел, Рагнарёк – его вина. Есть дерево, что проходит через все миры, может, его с ветви на ветвь этого дерева вниз по веревке в наказание и спустили. Что он может зло на Вали, сына своего, затаить – тоже правда. Вали должен был убить Хёда. Но Бальдер вернулся из страны Хель, простил Хёда, а за ним его простил и Вали. А Один… он и до Рагнарека был богом суровым да злопамятным. Его даже прозывали «предателем воинов.» Но чтоб убить Вали или Магни, ему сначала надо до них добраться, через дыру в земном круге. Опять-таки, явить себя и сам сделать эту дыру он не может, а поэтому все дыры делаются только в мозгах у тех, кто ему служит.
– А что будет, когда он сделает эту дыру?
– Лихо будет. Из дыры навь прихлынет и все поглотит. И сейчас уже из земного круга кровь и страдания просачиваются в нижние круги, и там ими кто только не кормится. Вот все они через дыру и поналезут. Думаешь, зачем Йормунреков дроттар всех вешать велит? Чудищ в нави питает, а они ему в обмен в дырку в мозгах тайное знание кладут. Чародейской силы-то у него нет, чародейство – это, если взглянуть на вещи мудро и беспристрастно, сказки, вот, хоть для Кукарни-матушки. Много таких, как она – сложности и таинств постичь не может, потому сказкам верит, да то и неважно, душа у нее добрая. Трудно доброй да простой душе без сказок. А если без них, то вся сила в нашем круге – в знании[62]. Знание, его кто где ищет. Свароговы жрецы – в горне кузнечном, Яросветовы – в травах лесных да в небе, мы, Свентанины вестницы, свет из горних явей прозреть тщимся… Вот дроттар с вороном, тот, может сдаться, темное вежество из нави тянет.
– Про молнию из-под воды?
– Как знать, может, и про это, – Звана ненадолго замолчала, о чем-то думая. Пользуясь возможностью, Горм снова попытался повернуть разговор в нужное ему русло:
– Звана свет Починковна, так ты отца моего знаешь?
– Еще б мне его не знать, лучшей моей ученице незнамо что на уши навешал и с ней сбежал! А что ж, они тебе ничего не рассказывали?
– Мама моя умерла. А отца я пробовал расспросить, он молчит.
– То-то я слышала, Хёрдакнут вторую жену взял. А от чего умерла?
– Она должна была родить мне сестричку. Сама не выжила, и сестричка умерла.
– Худо-то как… – Звана встала, отодвинула с края стола несколько грамот, достала из ящика глиняную бутыль и две серебряных чары. Откупорив бутыль, она наполнила чары, поставила бутыль на стол, протянула одну чару Горму, другую взяла сама и, не садясь в кресло, опорожнила. Горм пригубил напиток – это был мед, крепко настоянный на смеси каких-то трав. В его вкусе смешались сладость, терпкость, и горечь. Вестница плеснула себе еще меда, закупорила бутыль, и снова уселась в кресло, с чарой в руке.
– Знаю я, почему отец твой молчит. Слушай, что расскажу. Кто богам служит, не может просто так служение ни начать, ни бросить. Если скажет кто: «Буду балием Яросветовым, буду правду искать, раненых лечить, сиротам помогать,» – четыре года должно пройти в учебе и раздумье, прежде чем путь определится. Кто-то может слаб оказаться, да передумает. А если четыре года прошло, стала, например, дева жрицей, да вдруг решит: «Довольно, побыла я жрицею Свентаны, хочу за Сотко-купца замуж,» – сразу уйти нельзя – сперва десять лет Свентане как жрица дослужи. Или, если твоему нареченному невтерпеж, а какому ж втерпеж, он может с тобой вместе при чертоге радеть – тогда, если тебе, скажем, четыре года осталось, вдвоем в два управитесь. Вот пришел Хёрдакнут в Альдейгью, а с ним Виги грамотник. Хёрдакнут нарвальим бивнем торговал, с Векшем посадником встречался, меды пил, – Звана отхлебнула из чары. – посадник ему с Виги все уши прожужжал, как его племянница да во Свентанином чертоге то хромых на ноги ставит, то с шелудивых коросту снимает.
«Кнур-то почти угадал,» – с радостным удивлением сообразил Горм. – «Не дочка посадника, а племянница!»
Звана снова приложилась к чаре и продолжила:
– Двух лет она жрицей не пробыла, а я уж верила, что новую вестницу нашла. Но тут наведался к нам Виги, и отец твой будущий за ним – мол, покажи, чем обморожение лечите. Потом опять пришли, мазь от лишая делать учиться. Из отца твоего, кстати, знахарь бы вышел.
– Он коней и собак разводит, сам их лечит, меня тоже кое-чему натаскал, – обрадованно вставил Горм.
– Вместе Векшева слона от простуды выходили, и скоро говорит моя ученица: «Люб он мне, хочу с ним на дони.» Я в грусть, конечно, но говорю: «Будьте вместе четыре года при чертоге, свадьбу сыграем, поезжайте на дони, а то оставайтесь – ладо твой звериное слово знает, а зверям бессловесным добрый знахарь нужнее, чем карлам на донях ярл.» Вроде к такому концу дело и шло, да только одним утром без пира прощального сели дони на ладью – поминай как звали. А следующим утром, ученица моя на лосе в лес отправилась – за травами будто. День ее нет, два нет, мы уж думаем, все, медведь пещерный задрал, или дятлы насмерть задолбали. Еще через два дня обоз с рыбой в Альдейгью пришел, а при нем – ее лось, а в суме переметной грамота: «Звана-вестница, я с Хёрдакнутом в Роскильду ухожу, не серчай.»
– Так Хёрдакнут ее не увозом увез? – задав вопрос, Горм отхлебнул было из чары и поперхнулся.
– Каким увозом, сама сбежала! – Звана отставила чару на стол, встала, подошла к скамье, и отвесила Горму добрую затрещину по спине. – Прошло? И что тебе так важно, кто за кем сбежал?
– Если б он ее из набега свез, как рабыню…
– Точно, был бы ты не новик, а рабынин сын. Новик ты, путем новик, да годи радоваться-то. Отец твой неспроста все эти годы слова не обронил. После того, как дони ушли, Бушуй, Векшев брат, пол-месяца из терема не выходил, а вышел с рукой на перевязи и со свежим шрамом от виска до подбородка. Что у него за безладица с Хёрдакнутом вышла, про то Бушуй до самой смерти так и не рассказал никому. Горяч был дед твой. И это не худшая часть. Жив был бы, увидел бы внука, авось, остыл бы.
– А что худшая часть?
– Проклятье, что мать твою в могилу свело. И ты за ней проклят.
Глава 19
Утопил Гарпун привязал край полога чума к головному шесту, взял головной шест и еще два, обвязал их верхи ровдужным ремнем, и поставил стоймя на крупный песок. Чуть к югу от его лагеря, Большая Река (другого имени у нее не было) несла весенние льдины, перемолотые водопадом Мускусной Крысы, к морю. Выше по течению от водопада река резко сужалась, и с грохотом падала с высоты десяти ростов сильного охотника в бурлящий круглый котел, окруженный черными скалами. За котлом, река поворачивала с северо-восточного направления на восток и расширялась, постепенно переходя в залив Белого Гуся.
Ученик генена расставил шесты треногой, так что полог из пяти сыромятных шкур олених повисла посередине. Он поднял с земли и добавил еще три шеста, перехлестнув их верхи вторым ремнем поверх первого. Для маленького чума, больше подпорок не требовалось, а свежие шкуры олених должны были привлечь духов. Переход на снегоступах к подножию Горы Духа на северном берегу Большой Реки занял у молодого шамана полтора дня, и времени до захода Сигник оставалось ровно на то, чтобы поставить чум, развести маленькой костерок, да согреть воду. Закатное солнце рисовало странные, неспокойно движущиеся цветные узоры в облаке водяной пыли, поднимавшейся над грохочущим котлом. Утопил Гарпун
