большинство русских не испытывали особых антипатий к нацистам, но немцы, живущие в России — большинство из них принадлежали к коммунистической и социал-демократической партии, — были глубоко обеспокоены. Это очень серьезно, говорили они, и русские потом это поймут.
Проведя два дня в Челябинске, я вылетел в Магнитогорск. Был прекрасный для полетов день, почти безветренный, и видимость была хорошая. Около двух часов мы летели на высоте от тысячи до тысячи пятисот футов над пологими холмами, на которых не было заметно никакой растительности. Если бы не пятнышки озер, то степь была бы похожа на пустыню. Через час после вылета из Челябинска мы полетели над железнодорожными путями. Это была бесконечная извилистая железнодорожная линия, вдоль которой через каждые десять-пятнадцать миль виднелась станция, окруженная небольшой кучкой домов.
Наконец вдали показался высокий столб дыма, а потом — длинная гряда гор. Казалось, что старые магнитные горы Ай-Дерлюй и Аташ, богатые магнитным железняком, встали, чтобы поздороваться с нами. Столб дыма над заводом поднимался высоко в небо. В то время химический завод Магнитогорска не работал и весь дым коксовых печей уходил в атмосферу. В безветреный день он скапливался в воздухе и образовывал над городом настоящую башню.
С высоты Магнитогорск был совсем не похож на Челябинск или Свердловск. Не было ни сверкающего Социалистического города, ни сияющих белизной заводских зданий. Четыре доменные печи напоминали величавых джентльменов с шарфами вокруг шеи. У ног их лежал большой строительный лагерь, выглядевший грязным и дезорганизованным даже с воздуха.
Наш самолет превосходно совершил посадку в аэропорту, но дальше начались трудности. Грузовик, которому полагалось встречать самолет, так и не подъехал. Начальник аэропорта сказал что-то об отсутствии бензина и запасных частей, после чего исчез в своей конторе. Мы прождали два часа, а затем решили идти пешком. До города было около шести миль, извилистая дорога шла по степи. Нам приходилось больше ориентироваться по столбу дыма над городом, нежели по следам от шин, которые были слишком слабо заметны у нас под ногами. Весь путь занял у нас два часа. Бородатый советский инженер, летевший с нами на самолете, горько заметил: «Два часа от Челябинска до Магнитогорска — а на поезде это двадцать часов. И теперь мы теряем четыре часа, чтобы добраться от аэродрома до города. Вот это большевистские темпы!»
Но когда мы поднялись на гребень холма и увидели Магнитогорск, лежавший перед нами как сложная дифференциальная геометрическая задача на доске и увенчанный короной густого черного дыма, нас всех охватило сильное чувство гордости. Здесь, за сотни миль от ближайшего центра человеческой деятельности, за пять лет были созданы гигантский завод и город. Даже самые простые строители, даже те, кто работал здесь, искупая якобы совершенные преступления, ясно ощутили, что это их город, потому что они помогали его строить.
Часть V
Маша
Глава I
Как только я вернулся из отпуска и вышел на работу, Коля немедленно меня атаковал: он тоже хотел пойти в отпуск. Выяснилось, никто на нашем предприятии не мог его заменить, за исключением нескольких инженеров и техников. Но у них был свой участок работы. И несмотря на мое сопротивление, случилось так, что меня назначили временно исполняющим обязанности мастера. Сначала мне было трудно, но я справлялся с этой работой не хуже любого другого, кто мог бы оказаться на моем месте.
Когда через шесть недель Коля вернулся из отпуска, нашу бригаду разделили на две, и я продолжал работать мастером, руководя двадцатью, а иногда и двадцатью пятью сварщиками и работая вместе с ними у доменных печей.
Так прошли два года, в течение которых я стал мужем и отцом.
Глава II
Однажды вечером, проработав сверхурочно в течение нескольких часов, я вышел, покачиваясь от усталости, и, как обычно, поплелся сквозь пургу в Комвуз. Придя туда, я обнаружил, что пришел на час раньше. В классах было темно и холодно, никого не было. Я пошел в канцелярию, где сидели директор — замечательный человек по фамилии Ямарикин[51] — и две его секретарши. Они составляли расписание занятий, начисляли зарплату учителям и проверяли, насколько верен в политическом отношении учебный материал, преподаваемый будущим партийным деятелям и администраторам.
Я поздоровался с Ямарикиным, сел на табуретку поближе к печке и тут же задремал. Однако меня разбудила Аня, одна из секретарш директора: «Товарищ Скотт, Вы знаете интегральное исчисление? — спросила она. — Наша новая секретарша учится в математическом институте и никак не может найти кого- нибудь, кто бы мог помочь ей разобраться с решением задач».
Я признался, что незнаком с интегральным исчислением, и, все еще не проснувшись, посмотрел на новую секретаршу, которая, смущенно улыбаясь, писала карандашом какие-то цифры и обозначения на клочке бумаги. Я увидел двадцатилетнюю девушку с открытым лицом, румянцем во всю щеку и двумя длинными косами.
«Это Маша, она теперь работает у нас секретарем на полставки», — с улыбкой представил ее Ямарикин.
Маша выглядела милой крестьянской девушкой, похожей на многих других, которые приезжали из какой-нибудь деревушки работать и учиться в Магнитогорск. То, что она занимается интегральным исчислением в городе, где очень немногие имели представление, что такое алгебра вообще, заинтересовало меня. Но тогда я был очень уставшим и все, что когда-либо знал об интегральном исчислении, безнадежно забыл. Я пробормотал какие-то извинения и снова задремал.
Машины впечатления от первой встречи со мной интереснее, чем мои. В ее дневнике, где она время от времени делала записи, были такие строчки:
«Когда я начала работать в Комвузе, то, подшивая в папку заявления абитуриентов предыдущего года, мне попалось одно, написанное таким невообразимым почерком, что я едва смогла его прочесть. В конце концов мне удалось разобрать имя — Джон Скотт, а потом узнать, что он американец и недавно приехал в Советский Союз. Я никогда еще не видела американцев, и мне было очень интересно посмотреть на этого Джона Скотта, который приехал из страны, находившейся под гнетом капитала, чтобы обрести новый дом на земле социализма. Я представляла его себе высоким, красивым и очень интересным человеком и попросила Аню, другую секретаршу, показать его мне».
«На следующий день в канцелярию вошел поджарый молодой мужчина с напряженным выражением лица и уселся возле печки. Он был одет в поношенную коричневую рабочую одежду, шея была обмотана толстым коричневым шарфом. Вся его одежда и большие старые валенки были черными от копоти доменной печи. Он выглядел очень усталым и одиноким. Когда Аня прошептала мне, что это и есть Джон Скотт, я сначала ей не поверила. Я была страшно разочарована, а потом мне стало жаль его».
«Это был первый американец, которого я увидела, и он был похож на бездомного мальчишку. Я восприняла его как продукт капиталистического угнетения. Мысленно я представила себе его печальное детство; долгие часы нечеловеческого труда на какой-нибудь капиталистической фабрике, где он работал еще ребенком; ту мизерную плату, которой, наверное, хватало только на кусок хлеба, чтобы не умереть с голоду и иметь достаточно сил дойти на следующий день до своей работы; я думала, как он трепетал от
