многое другое, что вошло в меня, — все было необычайно, ново, рвуще важно, но поверх всего, надо всем и превыше всего было мое желание
Я задумываюсь и касаюсь перил, ограничивающих тротуар.
Удар отшвыривает меня на пару метров. Я встаю, отряхиваюсь, и у меня выступают слезы на глазах. Как я счастлив!
Мне хотелось подойти и погладить эти серовато-серые перила, которые защищают мою жизнь, мою судьбу, мое счастье, мое будущее. О милая, дорогая Агломерация, прекрасный цветок, выросший на навозе прошлого!
Ах, мне хочется окинуть с птичьего полета это великолепие, омытое лиловым светом фонарей. Но как проникнуть сейчас, мигом, на безумную для бескрылого высоту? Стены домов — гладкие, путь на крыши блокирован ЗОД, лезть на фонарь — смешно, да и узришь оттуда с гулькин нос. Я призадумываюсь, оглядываюсь.
Траншея, которая ведет к подземному гаражу, заканчивается тупиком. Стена его не вертикальная, а пологая — впрочем, довольно крутая. Очевидно, это предусмотрено ЗОД, чтобы шимана не могла случайно врезаться в этот тупик, а мягко выскочила наверх, на огражденный участок.
Я сел в шиману, отъезжаю, как можно дальше, и включаю самый полный вперед. Кучер вдруг вскрикнул: «Что мы делаем?» — но тут же понял, что мое решение изменить поздно, испуганно, ощутимо для меня замолчал.
Шимана промчалась по только что придуманной катапульте — и взмыла вверх. Выше. Еще. И выше фонарей. И вот — выше крыш. О!
Я не думаю о переставании быть. Оно осталось внизу. А я трижды есть, потому что вознесся до лицезрения.
Подо мной млела в лиловом свете Агломерация. Прямые ряды серых домов, которые казались восхитительно сизыми в лиловом. Ряды великолепно, неповторимо одинаковые. Миллион огней. Пусто без прохожих. С козявками патрульных машин.
Мой взгляд ласкал бескрайности Агло, наслаждаясь серым медом ее сот.
«Ты, ты победила!» — прошептал я.
— Мы падаем! — едва ли не визжит кучер.
О Агломерация! Ты завоевала меня! Ты прекрасна, ты грандиозна. Прижми меня к своей груди! Я — твой! Я весь — твой, возьми меня и делай со мной все, что хочешь! И кого хочешь!
И Она притянула меня к себе — я потерял сознание от счастья… Тьма рассеялась. Меня швыряет из стороны в сторону. Шимана звенит о покрытие шоссе какими-то манипуляторами. Это она пытается принять нормальное положение — я вишу на ремнях безопасности, а моя добрая шимана лежит кверху дном.
Наконец кучер хорошо ее раскачал, мир вернулся в привычное положение.
— Что это было? — спрашивает кучер.
— Ошибка управления, — смеюсь я. В голове окончательно проясняется.
— Ошибки в управлении не может быть, я-то на что? — начал было кучер, но тут я увидел две патрульные шиманы. Они стоят поодаль, и от них отделяются пять лиловых. Мчатся в мою сторону. Я невольно дал полный вперед. Лиловые бросаются к своим шиманам.
Я вперед — неясный страх. Моя вина? Выше крыш, возможно, запрещено?
Лиловые догоняют. Мой кучер вдруг тормозит:
— Нас преследуют, мы обязаны остановиться. Я понял что не переубедить, долой из шиманы. Бегу прочь.
Глупо убегать от лиловых, милых сердцу… но — бегу.
Едва я пробежал несколько шагов, как вдруг — темнотища. «Официальная ночь!» — с ужасом я. Стало темно, как бывает темно только в детстве, — до слёз взахлеб. Криком поперхнулся.
Физически: поток света. Лиловые — в меня. И тут — для себя непонятно — вон из луча. Дальше, дальше, бесконечный туннель между тротуарами. . . . . топот за мной. . . . . падаю. . . . . поднимаюсь Полоснуло лучем Вперед за дом о символ дерева — бац Падаю
— За что? Я свой, свой! Я ваш, гвоздь в галактику! Я самый ваш из ваших! Поймите, олухи! — это мой голос, мой вопль, но внутри меня, снаружи — топот. Ближе. Поднимаюсь. О, не упади!
Какой-то покосившийся забор. Дрянные домики. Глаза остервенели — видят то, что неподвластно им в такой тьме. За забор, упал, не дыши, перестань быть. Перестал. Топот, топот.
— Гвоздь в галактику, где он?
— Мне страшно, я дальше не пойду.
— Думаешь, он — Дурак?
— Не знаю, впервые вижу, чтобы кто-то летал на шимане.
— Может, авария, случайно? Ладно, прочеши там, вдоль палисадника.
Их было двое. Остается один. Сквозь дырочку от выпавшего сучка — вижу. Он замер. Нет, угадываю, — обмер. Даже фонарь боится включать. Это значит выявить себя, отдать на растерзание окружающей темноте, сделаться мишенью для невообразимого врага.
Слышу его дыханье. Слышу… О, проклятый забор, — скрипнул под моей рукой!
— Кто здесь? Я обвиняю вас, в том что вы Дурак! — кричит лиловый.
«Это конец!» — медленно набухает в моем сознании.
Часть вторая
Корень
Разумной убежденности никогда не бывает полной. Полная убежденность бывает только неразумной.
…«Это конец!» — медленно набухало в моем сознании.
Я понял, что ему некуда укрыться, кроме как за символ дерева. За четыре ступени службы лиловым воителем я научился угадывать действия подозреваемых. Теперь я спокойно прикидывал, как изящнее захватить подозреваемого.
До первых сумерек оставалось немного, и на небе уже лиловела малая луна. К официальной ночи она исчезнет, а большой луны сегодня не будет. Предстоит страшная ночь. Нет хуже, чем патрулировать в такую ночь.
А он замер за деревом. Не дышит. Небось, обмер от страха. Еще надеется, что я зевну и пройду мимо.
Мне почудилось, что подобное со мной когда-то было. Иногда этакий вздор мерещится. Некогда размышлять — добыча может уйти из-под носа.
«Нет, братишка, — ласково подумал я, — не уйдешь. Ты нужен народу, народ хочет тебя проверить. Если бы я нужен был народу для проверки — я бы сам прибежал: берите меня, ешьте, теребите, узнавайте обо мне все — я весь, как на ладошке, жду вашего решения. Я бы стремглав прибежал. А он прячется — значит, нарочно обвиняет себя. Если у него нет вины, так одного факта бегства достаточно. Якобы Г/А боится, ишь ты!..»
Он прятался за деревом, а я испытывал к нему глубокое нежное чувство, не спеша поймать его. Он мой. Он принадлежит мне. Между нами прочная связь, прочнее, чем между мной и родителями, между мной и тем же Бридом, между мной и Фашкой — Фашка, галактика ее побери, что может быть непрочней нашей с ней связи! А этот неравнодушен ко мне. Он испытывает глубочайшее, искреннее чувство ненависти ко мне. Плевать, что ненависти. Ради этого вот неравнодушия можно пойти на всё. Еще час назад он ничегошеньки не знал обо мне, о моем существовании, а теперь он узнал меня, я для него не чужой, не посторонний, а властелин его судьбы. Между нами возникли отношения неслучайной нешуточной заинтересованности,
