трудом может протиснуться; после тяжкой и долгой борьбы он в конце концов выбирается, потратив на это недели, а то и месяцы. Остальным же приходится ждать, вооружившись терпением. Но даже если, отважившись на такой риск, вы все-таки идете туда, темные отверстия всех этих окон, готовых в любую минуту изрыгнуть смерть, поражающую вас в грудь, источают тяжелые испарения, которыми вы вынуждены дышать… Это можно позволить себе раз, другой, а потом… У меня, честно говоря, пропало желание слишком часто ходить туда. Слишком часто — нет, но иногда… Вот сейчас, например, я как раз возвращаюсь оттуда. Надо полагать, в нас завелась теперь червоточина, порок у нас, можно сказать, в крови. Хотя, должен признать, в последнее время я задерживаюсь там ненадолго. Всего на несколько минут, когда начинает темнеть, но, прежде чем совсем стемнеет — ибо едва спускаются сумерки, как улицы тут же пустеют, — я возвращаюсь домой. Обычно в этот час новые сооружения уже начинают искриться. Я смотрю на них каких-нибудь несколько минут, но этого вполне достаточно, чтобы покой мой был нарушен, а я в нем так нуждаюсь. Чем дольше вы глядите на эти неприступные крепости, тем большее воздействие оказывает на вас излучаемое ими сияние, и все ваши муки словно бы растворяются. Быть может, в этом и кроется секрет их притягательной силы, за что многие жители поплатились своею жизнью. Внушает ужас само чувство, которое испытываешь, очутившись там: нервы расслабляются и дышится удивительно легко, вы уже не вспоминаете о подстерегающих вас на каждом шагу опасностях и жизнь как будто начинает улыбаться вам. Зато как тягостно бывает потом осознавать обманчивость этого чувства раскрепощения…
Нависшая угроза, ничем конкретно, однако, себя не проявлявшая, заставила меня отказаться от удовольствия, которое еще сегодня вечером я себе позволил было, предавшись созерцанию этого зрелища в полном одиночестве, поэтому я присоединился к группе, собравшейся неподалеку от меня вокруг мужчины в зеленом. Мне понадобилось какое-то время, чтобы оторвать взгляд от этого изумительного цвета, и только потом уже я узнал облаченного в столь сказочное одеяние Аль-Хаджи. Не сразу заметил я и то, что все, кроме моего старого друга, безмолвствовали. Его-то низкий, немного глуховатый, но приятный голос, удивительно соответствующий взгляду его лучистых глаз, который я тут же узнал, и вывел меня из задумчивости. Аль-Хаджи здесь? Странно. Да к тому же еще в таком одеянии! Я пристально смотрел на него, но он делал вид, будто не узнает меня. Я не сказал ни слова, поняв, что это, видимо, мера предосторожности, пускай и необъяснимая, и снова углубился в созерцание новых сооружений. Остальные слушали его с большим вниманием и даже почтением. Вид у Аль-Хаджи был такой же оживленный, как в тот памятный день, он горел юношеским задором, что вовсе не соответствовало его истинному характеру, хотя теперь, казалось, это стало его второй натурой. И сейчас он рассказывал о том, что совсем недавно новый город похитил двадцать одного лицеиста. Я вздрогнул. Двадцать одного! Возможно ли это? Говорил он довольно спокойно, только голос его немного дрожал и звучал глуше обычного. Мне и в голову не пришло подвергать сомнению его слова, Я не знал, что столько лицеистов исчезло, но не сомневался, что это вполне допустимо. Еще понизив голос, так что до меня доносился теперь лишь едва различимый шепот, Аль-Хаджи, по-моему, объяснял — хоть я и не могу ручаться за точность приводимых здесь слов, — план, согласно которому мальчиков застигли врасплох и уничтожили таким способом, что и следов не осталось. Я не слышал самих слов, а скорее угадывал их смысл, однако уверен, что говорил он примерно это. Сердце мое бешено колотилось, и я решил: пора возвращаться домой. Но в этот самый момент Аль-Хаджи поклонился своим слушателям и — пфф! — куда-то исчез. Те сразу тоже растворились, и, пока я соображал, что происходит, вокруг не осталось ни души. Я был один, вернее, один на один с каким-то зверем, по виду хищником, который обнюхивал меня со всех сторон. Этого только не хватало! Я испытывал отвращение, а зверь тем временем пустился в пляс, словно угрожая мне или, во всяком случае, бросая мне вызов, и почему-то я был уверен, что если ему вдруг вздумается, то он может прикончить меня одним ударом лапы. Шаг за шагом, потихоньку-полегоньку, все еще продолжая прыгать передо мной, хотя я даже глаза закрыл, зверь понемногу оттеснял меня назад, все время назад; сколько это длилось, не знаю, но когда я открыл глаза, то увидел себя в самом центре нашего милого, старого города. А зверь между тем незаметно улизнул, оставив за собой едва уловимый запах.
Только я успел очнуться, как редкой мощи взрыв — а мы наслушались их немало — потряс город. Я и сейчас, по прошествии нескольких часов, все еще чувствую, как земля будто уходит у меня из-под ног. Я сразу же понял, что взорвалось одно из новых сооружений. Было ли это подготовлено Аль-Хаджи и его друзьями — или намеренно сделано самими оккупантами? А может, просто несчастный случай? Гадать можно сколько угодно.
Однако мне не пришлось ломать голову, перебирая всевозможные гипотезы и отыскивая истинную причину катастрофы: город сразу же превратился в сущее пекло, на него обрушился необычайной силы, всесокрушающий ветер. Правда, ветер этот тут же стих. И тогда средь воцарившегося мертвого молчания до нас донесся грохот еще одного обвала, похожий на исполинский взрыв хохота; на улицах стоял стон. Я уже не знал, иду я или бегу, хотя каждым своим шагом отмерял несколько метров. То мне казалось, будто я подпрыгиваю на месте, а то вдруг чудилось, будто я болтаю ногами в подвешенном состоянии в застывшем над городом воздухе. Свет странным образом померк над площадью, в потоках вулканических лучей, извергавшихся из всех отверстий, кружили неистовые ириасы, их черные силуэты, наслаиваясь друг на друга, смешивались в кучу, потом разлетались в разные стороны.
Я пошел по улице, ведущей прочь с площади, там тоже крики, вопли. Сама улица невелика, в обычное время ее можно пробежать за несколько минут, а мне, чтобы дойти до конца, понадобилось не меньше часа. Расстояния в этом таившем гибель пространстве и само время тянулись бесконечно, хотя и были лишены жизни, подобно трупам, они непомерно раздувались, потом исчезали совсем, а вещи, утратившие свою материальную сущность, от вынужденной бездеятельности превратились в жалкое свое подобие. На углу я заметил две мумии, стоявшие на посту. Глаза у них были закрыты, но на лицах застыла странная улыбка. Тут как раз начался обстрел улицы. Что делать? Я подошел поближе к мумиям, и они, не открывая глаз, подвинулись, освобождая мне место. Они молчали. Меня словно парализовало, я стоял, прижавшись, как и они, к фасаду здания, тень которого вырисовывалась в самой глубине площади, падая на этот заледенелый, бесплодный, опустошенный мир. И тут я понял: то, что я принял за автоматные очереди, — да это же были спировиры. Они кишели в воздухе, носились беспрестанно со скоростью метеоров, резко тормозили и тотчас же снова с диким воем трогались в путь.
— Уходите, — не открывая глаз, сказала мне в этот момент одна из мумий. — Сейчас очистим этот квартал и перекроем.
На лице ее по-прежнему витала бессмертная улыбка; я машинально пошел прочь. Однако идти мне пришлось недолго. На прилегающей улице дорогу преграждали другие мумии, всем своим видом они предписывали мне остановиться. Я сделал шаг вперед, а на втором выдохся, превратившись в камень. Я ждал, не в силах ничего предпринять, стараясь уловить хоть какой-нибудь знак. Но знаков они никаких не подавали, потому что сами окаменели, вроде меня. «Я окажусь во власти их жестокости», — подумалось мне.
Они подались вперед, потом медленно, тяжеловесно двинулись ко мне и доставили меня на площадь. На мостовой скопилось множество неподвижных изваяний, здесь были также искалеченные бюсты, руки, ноги, застывшие в самых разнообразных позах. Меня толкнули на большую кучу, откуда торчало немало раскрытых ладоней, казалось, взывавших о помощи, но ни одна из них не шевелилась. Лица некоторых из этих изваяний были мне знакомы, да и сами они как будто узнали меня, я так и ждал, что кто-нибудь из них того и гляди обратится ко мне со словами: «Мне столько всего еще нужно сделать. Неужели для того, чтобы кончить вот так, я старательно брился сегодня утром, повязывал галстук…» Все эти изваяния, окружавшие меня, живого и такого жалкого, походили на мертвецов, гордившихся своим могуществом и своей исключительностью. Словно загипнотизированный, я был не в силах оторвать взгляд от их глаз, избавиться от их молчания. Исчезло обманчивое впечатление, будто черты их знакомы мне, исчезло, растворилось без следа.
Неодолимая сила, которой они были наделены, защитила и спасла меня, заставив отступить врагов и уничтожив их оружие. Когда я пришел в себя, я в самом деле, как оказалось, лежал посреди площади, лежал в полном одиночестве и был невредим. Вдалеке мелькали тени бегущих, и, глядя на них, я понял, что жизнь имеет цену только в том случае, если ее на что-то употребить… на что-то небывалое. «Если мне удастся спастись, — подумал я, — то и я тоже…»
Через несколько мгновений я смог уйти. Спировиры все еще летали, причем довольно низко — на
