Люсик! Лапа! Солнышко! Ты мне обязательно напиши. Хоть здесь и интересно, но я по тебе скучаю очень, а по детишкам – аж прямо жуть. Как они там, что ты делаешь, как твои съемки? Мне, может быть, удастся выбраться в середине августа дня на два, а может, нет. Постараюсь! Здесь, в смысле отдыха, неплохо. Так что приятное – с полезным. А приятное – впереди, если все будет нормально и мне выхлопочут ставку, получу я много средств для приобретения автомобиля «Москвич» или «Фиат», а если ставку не дадут, то для приобретения «Запорожца» или мотоцикла. Здесь, лапа, будут платить 30% высокогорных. Стало быть, мы как на переднем крае или в Сибири.
Скоро напишу еще. А вот комедийная песня, вернее заготовка:
Это я буду петь Лужиной, к которой буду приставать (по фильму, конечно). А так я тебя очень люблю и дурных мыслей не имею. Все.
Целую тебя, жду ответа, целуй детей и опиши про все.
<15> августа 1966 года, Кабардино-Балкария,
Иткол – Москва, Л. Абрамовой
Дорогая моя Люсечка! Получил сегодня сразу 2 твоих письма. Одно короткое и приличное, а другое длинное и, вначале, тоже пристойное и даже с юмором, а во второй своей части, в той, что на обрывке, – просто поток желчи и сарказма, а также масса несправедливых упреков, обвинений и напоминаний! Ты зачем это, а? Лапа?
Почему ты решила, что я собираюсь опаздывать на сбор труппы, подводить Любимова и т. д.? А потом – ехидство твое, относительно моего накопительства, похоже на Аллу Борисовну. Если бы я мог прислать средства сразу, то тебе не пришлось <бы> 2 раза напоминать. Но здесь ни у кого ничего пока нет, потому что только что приехал директор, а кормят здесь бесплатно, в счет суточных. Договор я пока не подписал, жду ставку. И т. д. и т. п. Ну, это неинтересно. Деньги я передал, ты их, наверное, получила. Если мало – прости, больше нет, но скоро, наверное, все встанет на место.
Ладно! Хорошо, что поговорили с тобой по телефону, а то бы я совсем расстроился. Мама прислала мне письмо, впервые за все время, за всю жизнь, не поучительное, а описательное, и там описала, что дети будто совсем не поправились. Почему? И почему Никитка ничего не говорит? Они, наверное, совсем с ним не разговаривают. Он, наверное, тихий, спокойный, никого не трогает, поэтому ему меньше внимания, чем гадким, крикливым и капризным детям. А почему, лапа, ты их так рано забираешь? И где ты собираешься с ними быть? Ведь, наверное, – в Черемушках, потому – на Беговой ведь Валя? А здесь сроки сроками, а я – сам собой. Основные сцены можно отснять дня за 3 – 4, а потом нужно будет очень немного летать. Это я привык! Конечно, безделье осто… (дальше, как ты в Ленинграде), но нет худа без добра. Глядишь, впервые за несколько лет отдохну без работы, без водки.
Я по тебе скучаю и никогда бы в жизни, даже под настроение, не мог бы написать тебе такую грубую приписку. Пишу и думаю, куда тебе посылать письмо – в Вильнюс или еще куда. Подожду телеграммы из Вильнюса.
Сейчас лягу спать, а потом встану и продолжу. Письмо получится длиною в несколько дней. Целую.
Сегодня, наконец, выяснилось, что завтра, кажется, может быть, будет освоение и даже, навряд ли, конечно, но кто его знает, чем черт не шутит, съемка. В связи с этим начали лихорадочно решать, во что меня одеть. В который раз уже наклеили бороду, повосхищались, как она мне идет, надели какие-то штаны эллассттиччные и пока что ничего не решили – там видно будет. Там – это наверху, на леднике ШХЕЛЬДА. Здесь вообще очень звучные и трудные названия, например: «Дангу-Зорун», что значит «Свиное рыло»; «Эльбрус», что значит «Грудь девушки»; «Ушба», что ничего не значит; и, наконец, «Каш-Катаж», что значит «Черт-те что». Кто знает больше этих названий, тот молодец. Мы будем снимать на так называемом «Приюте немцев», который после борьбы с космополитизмом (тогда он назывался «Приют грузинов») снова вернул свое первоначальное. Ничего там не изменилось, как был ледник, так и есть ледник. Так вот, мы будем там. «Приют» – это вовсе не оттого, что там действительно приют, какие бывают для сирот и престарелых, а просто однажды при восхождении на очередную вершину там ночевали немцы, а потом – грузины, а потом – все, и даже евреи, потому что среди альпинистов есть и таковые. Есть еще Приют одиннадцати, это на середине Эльбруса. Кстати, он очень красивый. Его отовсюду видно. Но туда можно залезть даже с закрытыми глазами. Недавно туда залезли сразу 1200 человек, в честь какой-то годовщины Кабардино-Балкарии. Правда, там высоко, 5600 м, и холодно, и еще там какие-то газы, от которых падают, но там ровно – снег и лед – и полого. Местный начальник, директор ущелья Боксан, Залиханов Хусейн Чоккаевич, обещал, что туда поедут мотоциклисты, а потом и велосипедисты. Все, что я тебе написал, очень веселит альпинистов. Но, где будем мы, там не смешно. Очень красиво, но небезопасно: камнепады, трещины во льду и другие бяки. Правда, мне ничего не грозит. Я играю радиста и сижу на одном месте, и пою песни. Летал туда на вертолете. На нем очень здорово – все видно, горы кажутся мирными бугорками, и очень интересно то, что совсем исчезает масштаб. Кажется – рядом, метров 5, так что можно зацепить лопастью, а это полкилометра. Письмо опять литературное, но я жду вильнюсского адреса и все равно еще буду продолжать писать. Приехали американцы – 35 штук. Все, кто сюда попадает, окабардиниваются, мы их называем кабардино-американцы. Сегодня пришли из похода кабардино-поляки, они сильно пшекают. А правда, хорошая национальность «кабардино-китайцы» или «кабардино-негры»? Их, правда, здесь нет. Гор для них жалко. Сейчас я прерываюсь. Пойду дышать.
А сейчас мы на 3 дня летим на ледник. Я что-то наверное, заболел, горло и всего ломает. Целую тебя, Люсик! Напиши ласковое письмо.
24 августа 1966 года, Кабардино-Балкария,
Иткол – Москва, Л. Абрамовой
Как прекрасно, когда у человека (у хорошего) есть жена, и когда она пишет письма, когда у него есть дети (двое), и когда они (дети) разговаривают по-русски.
Солнышко! Люсик! Привезли мне на ледник твое письмо и телеграмму из Вильнюса. Но… телеграмма, считай, что как будто не дошла. Потому что вырвался сегодня только на полдня с ледника. А письмо (не то, после которого пишу сейчас, а то, которое привезли на ледник), меня обеспокоило. Как твои <…> дела? Конечно, это злой рок, так не бывает. Ты – гигантская флюктуация, и я тоже. Я по приезде узнаю все <… >, и только после этого, если ты, конечно, согласишься, можно сосуществовать. А вообще, я правда, очень беспокоюсь. Уж слишком часто, и правда, лапа, больше этого не будет. Ну! Это не для письма.
Я – горный житель, я – кабардино-еврейский-русский человек. Мне народный поэт Кабардино-Балкарии Кайсын Кулиев торжественно поклялся, что через Совет Министров добьется для меня звания заслуженного деятеля Кабардино-Балкарии. Другой балкарец, великий восходитель, хозяин Боксанского ущелья, тигр скал, Хусейн Залиханов, которого, по слухам, знает сама королева Великобритании (она-то и обозвала его «тигром скал»), так вот, он присоединился к обещаниям кавказского стихотворца и сказал, будто я могу считать, что я уже деятель. Потому что я якобы написал про горы, а они, горы, – в Кабардино-Балкарии, значит, все решено. Это, конечно, разговоры, но было бы смешно.
Мы уже несколько дней ничего не снимаем, хотя меня отщелкали уже прилично, и главное, сняли 2 песни. Погода там, наверху, не очень, холодно и грозы, идет снег. Альпинизм – это прекрасный способ перезимовать летом. Но нам дали пуховые костюмы, и в них тепло. Я не буду писать подробно про горы, про 1-й, 2-й и 3-й ледниковые периоды и т. д. Все – по приезде. Надеюсь вырваться в конце месяца. Но не знаю. Я тереблю режиссеров, чтобы быстрее, чтобы меньше ездить потом. Но… не знаю, что из этого получится. Все в руках метеослужбы. Здесь все время бьются насмерть альпинисты, и в связи с этим прибавляется тем для разговоров и поводов для грусти.
