возражал, чтобы небо затянуто было серыми тучами, и моросил дождь. Или вот еще забавная штука — снег. Однажды я видел снег... эти холодные, резные, едва различимые глазом игрушки. Они ложились мне на ладонь, хрустели у меня под ногами, и я с трудом вспомнил, что в мире бывает не только зябко, а и холодно. «Зима, — сказали мне тогда, — мягкая нынче выдалась зима, теплая...»
...Когда же это было, в каком из миров?.. Он, как и всякий тиран... так и обозначим его — Тиран... думал, что всесилен. Ему подчинялись бесчисленные войска, у него под рукой всегда были угодливые палачи. Так вышло, что все соперники Тирана в борьбе за трон слишком заняты были самоистреблением, чтобы обращать внимание на это ничтожество, а когда обратили — было уже поздно. Он стал силен, а они слабы. И Тиран спокойно добил тех, кто еще способен был ему грозить. Его правление было до безумия жестоко. Инакомыслие искоренялось до десятого колена. Ученость объявлена была пороком. Четверть населения обвинена была в преступлениях, которых не совершала, и отправлена возводить дороги и города в местах, где не выживали даже дикие звери. Остальные коротали свой век в постоянном страхе за жизнь свою и близких... Тиран полагал, что обрел безраздельную власть над своим народом, потому что никто не отваживался возражать ему, даже когда он нес околесицу. Он окружил себя льстецами и пустословами. Он был счастлив — если счастливы бывают гиены... Но случилась война, война необычайно жестокая и опустошительная, к которой Тиран оказался не готов, потому что не ждал удара. Был договор с сопредельным властителем о вечной дружбе и любви. Договор был расчетливо и хладнокровно попран... Теперь Тирану противостоял сильный и безжалостный противник, вдобавок ко всему — много лучше обученный и оснащенный. Железные звери пёрли напролом по хлебным полям, оставляя за собой бесплодные пепелища. Железные птицы обрушивали с небес ядовитый огонь на его твердыни и крепости. Полководцы его трусливо бежали, а войска рассеялись, потому что не желали защищать Тирана. Тиран был один в своей цитадели, к стенам которой неотвратимо подкатывал вал наступления. Он знал, что вероломный сосед не уступает ему в самодурстве и жестокосердии, а значит, его голого посадят в клетку и будут возить по ярмаркам, как животное, на потеху победителю и в устрашение побежденным. И смерть покажется ему недоступным счастьем, желанным избавлением от позора и мук. Тиран был готов покончить с собой, но ему, как всякому тирану, никогда не пересекавшему охраняемые пределы дворца, чтобы возглавить атаку собственных войск, не хватало подлинного мужества. Он выл и метался по опустелым покоям, как загнанный зверь. Он молился богам, которых ниспроверг, и обещал им неслыханные жертвы... И тогда к Тирану пришли мудрецы, последние из тех, кого он не успел истребить. Что их привело? Он был им ненавистен и страшен, но врага они ненавидели и страшились еще сильнее. И они принесли ему план избавления. Скрижали... как у Свиафсартона. Тиран не поверил. В том мире было не принято верить в магию; да ее почти и не осталось. Но выбирать не приходилось. Холодной беззвездной ночью, в кружении снежинок, на главной площади города-крепости, на возвышении, где всегда казнили мятежников и предателей, при скачущем свете зарева — на окраинах добивали последних защитников Тирана — был исполнен древний ритуал, и состоялось Воплощение. Тиран стоял на коленях на заметенных снегом камнях, с непокрытой головой, жалкий, сопливый, и хотел одного: жить и властвовать. Ему, в общем-то, было безразлично, победит он в той войне или нет, и что станет с его войском, и как будет выживать его народ... Но сама формула Веления подразумевала: да, он победит. Что ж, я мог бы в одночасье истребить всё вражеское воинство, наслав какой-нибудь мор или стихию, — вот тебе и победа. Но кем же тогда станет властвовать этот больной урод? Мертвецами? Каким-нибудь другим народом? Этот-то его уже не примет ни под каким соусом, а сразу возьмет в ножи... И мне пришлось пойти на такие меры, на какие я до того отваживался лишь изредка и всякий раз был повергнут в ужас их последствиями. Я обратил время вспять и перекроил историю. Мертвые восстали, реки потекли вспять, Руины поднялись из пепла, и заколосились сожженные хлеба... Я произвел Измещение и занял тело бывшего с ратника и учителя Тирана, которого тот в зачеркнутом прошлом лично расстрелял на одном из сборищ, обвинив в сговоре. Сам факт моего присутствия в жизни Тирана должен был стать порукой его благополучия. Я рассчитывал быть с ним рядом и направлять его действия в разумное русло. Сделать так, чтобы его правление стало и тинным благодеянием для народа. Тогда ни к чему буд ни мор, ни стихия в сопредельных державах. Его страна и без того возвысится над другими настолько, что никто не рискнет посягнуть на ее рубежи... Вскорости явлено было наглядное свидетельство того, что никакой я не демон, а простодушный мечтатель. Этот живодер обвел меня вокруг пальца. Он прикинулся искренним и понятливым учеником, внимал моему слову, первым приветствовал и последним провожал. А потом отравил своег учителя. Но не предал огню, не похоронил в земле — иначе Веление было бы формально исполнено, а его власти положен немедленный предел. Тиран замуровал меня в мертвом теле... Его придворные мудрецы остановит ли тление, выпотрошили труп и пропитали растворами» в которых тот мог бы храниться неограниченно долга Во всяком случае, пока Тиран не умрет. Я знал: он рассчитывал на вечную жизнь, но еще тогда, на заснеженной площади, я развеял его мечты. Либо победа и смерть в установленный срок, либо вечная жизнь... в клетке. Теперь он поквитался за разбитые надежды. Я застрял между жизнью и смертью в высохшем мертвеце, которого Тиран заточил в каменном склепе у стен собственной цитадели. Он мог видеть меня, когда захочет. Он приходил и беседовал со мной, зная, что я не отвечу. В дни больших торжеств он поднимался на мой вынужденный приют и произносил оттуда свои дикие речи, испытывая болезненное удовлетворение от самой мысли, кого же он попирает своими грязными сапогами... Направляемое древним Уговором, Веление воплощалось без меня, помимо моей воли и участия. Тиран не изменился и творил со своим народом прежние безумства. Но все остальное изменилось. Чем страшнее становилось его правление, тем радостнее откликались на это притесняемые. Истребляемый народ был счастлив. А когда сопредельный властитель все же напал, его войска были завалены телами защитников Тирана, умиравших с его именем на устах. Обескровленная, изнасилованная держава славила своего правителя задушенным горлом... Тиран всё же умер. Его тоже выпотрошили и какое-то время хранили рядом со мной, как предмет поклонения. Теперь пришел мой черед с ним беседовать, а его черед — не отвечать. У него никогда не было ответов на мои вопросы... Потом его вышвырнули, а меня... меня отчего- то не тронули. Мой труп оказался долговечнее. Я продолжал лежать в склепе у стен цитадели, забытый, ненужный, пережиток давней эпохи, наследие неудачно совершенного чуда, и Веление всё длилось и длилось, и никак не могло исполниться окончательно, за каменными стенами текла какая-то нескладная жизнь, и всё в этом мире шло наперекосяк...
Я был бы даже согласен вернуться обратно в ночь, в прохладу, под непроницаемо-темный, посыпанный звездами и слегка подернутый светлой дымкой небосвод. Как угодно, только бы прочь, прочь от давящих стен, от тесноты коридоров, от затхлой духоты золототканых гобеленов, от натыканных где попало мозаичных портретов правителей с одинаково выпученными бельмами и раздутыми щеками. Так нет же, я связан Уговором, я должен, снова кому-то что-то должен, и не обрести мне свободы, пока этот невесть откуда свалившийся на мою голову долг не верну. Найти короля до восхода солнца! Они здесь еще не знают, что если я не уложусь с выполнением Веления, какое было изъявлено на Алтарном поле, то солнце и вовсе может не взойти...
Между тем я у цели.
Агнирсатьюкхерг был умный, но дурак. Он сообразил, что хранить предметы, способные при неблагоприятном стечении обстоятельств уличить его в измене, нужно подальше от собственного лежбища. Где для этого лучшее место? Конечно, во дворце.
Но уж никак не в коридоре, куда выходят двери полусотни комнат, в том числе и дверь королевской спальни, и отовсюду тянутся какие-то лестницы!..
Хорошо, будем считать, что у него просто не было времени с умом избавиться от обжигающего руки знака. станем искать в этом какой-то умысел... до поры.
Сдвигаю гобелен, изображающий ратные подвиги Свирепца при взятии мятежной Руйталирии. Запускаю пальцы в узкую щель между камней, где от времени выщербился раствор... Проклятье, пальцы едва касаются чего-то гладкого и холодного, но не достают. У мечника Хьеперрака толстые короткие пальцы, куда короче тех, что были у Змееглавца. Вот незадача! Как же он собирался эту дрянь оттуда забирать? Или не собирался вовсе? Какой же тогда во всем этом смысл?.. Сопя от усилия, прилаживаюсь снова. Ох, уж эти злосчастные оковы тела!.. Так, успокоимся. Хьеперрак, разумеется, простой мечник, но ведь я-то, Скользец, демон или не демон?! Ну да, не демон, знаю, но тоже... не пальцем делан! Зря, что ли, принцесса Небесница так меня домогалась?.. Металлическая вещица приходит в движение и понемногу сама собой движется навстречу моим пальцам... моим коротким неуклюжим пальчикам, которым более
