А вот есть ли в ней я? Уникален ли я в каждой отдельно взятой реальности? Или все же во всем пространстве реальностей? Это вопрос всех вопросов.
— А вы-то чего?!
— Сейчас, идем, — откликнулся я, резво поднимаясь со скамейки.
Анна смотрела на меня, совсем опешив.
Но откуда ей было знать о моих сомнениях, колебаниях, и уж наипаче о манипуляциях с цепью событий? Она что же — помнила события прежней реальности? Я давно подозревал, что все эти разговоры о «дежа вю» возникли не на пустом месте... но сейчас был не самый подходящий момент для углубленных исследований этой темы.
Мгновением позже я вприпрыжку спускался по береговому откосу к мосткам, возле которых взревывала мотором моя плавучая мышеловка. Любопытно, что чувствует мышеловка, когда в нее попадает тигр — пускай даже в самом благостном расположении духа?
Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать: Анна следует за мной, как... гм... как утенок за существом, которого назначил себе в мамы.
И вот мы уже плывем.
Следует отметить, что на берегу было значительно комфортнее. От воды тянуло ледяной сыростью, которая с уверенностью старой проститутки заползала глубоко под одежду, да вдобавок еще и воняло тухлятиной. Анна как бы невзначай довольно плотно прижалась к моему плечу. И я не отстранился, как сделал бы при иных обстоятельствах.
Спустя небольшое время обнаружилось, что на палубе молчу только я.
— ...к теще вот поехал, — повествовал Колонель, вольготно развалясь на полдиванчика. — Тестя у меня давно нет, а теща пока наблюдается.
— К теще, значится, на блины, — бледно ухмыляясь, заметил картежник в просторной клетчатой кепке, из-под которой по обе стороны худого, по-лошажьему вытянутого лица нисходили к двухдневной серой щетине неухоженные бакенбарды. Он сутулился, стягивал ворот облезлого кожаного пальто, подкашливал, и вообще не выглядел совершенно здоровым. Что с полным основанием позволило мне мысленно именовать его Астеником.
— Что блины! Ее коронное яство — шаньги. Это, я вам доложу, да... Сейчас таких не пекут, разве что где-нибудь еще в глухих деревнях сохранились мастерицы. Я-то рассчитывал, что она свое искусство дочери передаст, то есть жене моей. Не вышло — жена все больше на траву напирала, на всякую растительность. Голубцы там, брокколи-шмокколи... А сейчас остались мы с тещей вдвоем на этом свете. Я и подумал: черта ли мне в этом городе? Какая разница, где дурью маяться? А так хоть шанег тещиных попробовать, напоследок-то.
— Ждет она тебя, что ни день на дорогу ходит выглядывать, — снова съязвил Астеник. — Уж печь затопила, тесто завела!
— Может быть, и не ждет, — согласился Колонель. — А я вот все равно еду. Можно сказать, плыву.
— Хорошо, когда у человека есть цель, — промолвил третий картежник, в низко надвинутом капюшоне стеганой куртки, под которым маячил роскошный семитский нос, да поблескивали очки. — Шанег, там, пожрать перед смертью... А у меня нет никакой цели. И даже знакомых на том берегу, куда плывем, нет никого. Все по эту сторону реки остались. Если по правде, я не знаю, куда и стремлюсь. Так и этак, негде укрыться. А вот однако же снялся с места, двинулся в путь. Страшно, наверное, стало сидеть сиднем и ждать чего-то.
— От перемены мест результат не меняется, — ввернул Астеник.
— К ляду результат, — сказал Носатый. — Это же как в сексе: результат ничто, процесс — все!
— Ну не скажи, — возразил Колонель. — Иной раз такой от этого получается результат, что просто диву дашься...
— Неожиданный, — осклабился Астеник.
— И такое случается, — солидно покивал Колонель.
— Да я не о том, — отмахнулся Носатый. — В дороге как-то проще... мысли из головы выветриваются, некогда отвлекаться на пустые страхи.
— Думаешь, пустые? — спросил Астеник.
— В движении, в пути многое кажется пустым. Даже начинаешь на что-то надеяться. А вдруг рассосется? Ведь всякое уже бывало... Вдруг что-нибудь придумают, и все переменится к лучшему и станет на свои места?!
— Не знаю, — сказал Колонель с сомнением. — Сколько себя помню, если что и меняется, так только к худшему. А если что и придумают — ну, там, открытие какое... или закон издадут... — то ежу понятно, что человек десять, максимум полсотни на этом неслабо поднимутся, а всем остальным будет только хуже и меньше денег.
— Какие еще деньги, — проворчал Носатый. — Кому сейчас нужны деньги! Я вот уезжал из этого вашего Нахратова... сам-то я из Лимбова... гляжу — на привокзальной площади стоит кавказец и фруктами торгует.
— Я его видела, — подала голос Анна.
— Я тоже видел, — сказал Астеник. — Но не подошел. Кто его знает, что там за фрукты.
Между прочим, и я видел этого странного торговца, но смолчал.
— Ну и напрасно, — продолжал Носатый. — Почем, говорю, мандарины. А он: брат, бери задаром. Хочешь — выбирай, хочешь — сам выберу лучшие. Только все не бери, оставь и другим, вдруг кто-нибудь еще захочет. Я говорю: мне все и не унести, а килограммчик возьму, не откажусь. Откуда они, говорю. Из- под Гантиади, племянник вчера целый фургон пригнал. Зачем гнал? Лучше бы по дороге людям раздал. А племянник мне: слушай, я этих людей боюсь... сколько дней ехал, ни одного таможенника, ни одного гаишника не встретил, это нормально, да?! Я его, абхазца, спрашиваю: если тебе денег не надо, зачем тогда здесь стоишь? Бросил бы эти ящики да отправлялся домой, с племянником. Не могу, говорит, привык здесь фруктами торговать, здесь и останусь, пока последний мандарин не отдам хорошему человеку. А вы говорите, деньги...
— Это мы от того абхазца с площади мандаринами да яблоками закусывали? — уточнил Колонель.
— Точно так. И помидоры с огурцами тоже у него взяты.
— Хорошие помидоры, — сказал Астеник. — И мандарины неплохие, хотя марокканские мне нравились больше. Да где ж их найдешь, марокканские? Эх, и чего я засомневался, нужно было тоже взять...
Ну, я-то не сомневался, хотя и взял всего ничего: пару яблок да гроздь переспелого винограда, которую съел еще на перроне.
— Самое удивительное, — усмехнулся Носатый, — что у нас в Лимбове, когда я уезжал, хлебозавод работал, а хлеб стоил сто рублей батон.
— И в каком соответствии с твоим заявлением, будто деньги никого не интересуют, это находится? — ядовито осведомился Астеник.
— А в таком, — отвечал Носатый, — что за сторублевками можно сходить в ближайший банк. Они там на полу рассыпаны. И настоящие, и поддельные.
— Зачем держать в банке поддельные купюры? — удивился Колонель.
— Они не поддельные. На каждой написано «тестовый образец», и употреблялись они для наладки банкоматов.
— Один черт, — сказал Колонель. — И какие же хлебозавод принимал в качестве платежного средства?
— И те и другие, — хохотнул Носатый.
— Непонятно, — проронил Колонель.
— А мне объяснили. Мол, нарицательная стоимость денежных знаков значения больше не имеет. Зато как средство учета они еще сгодятся. Например, для прогнозирования суточного спроса.
— Вот накопили они большой мешок купюр, — сказал Астеник. — Что они с ними делать станут? Пустят на растопку?
