нощно.
Про машиниста Оборина Андрея Владимировича ничего дурного сказать не могу. Никуда он особенно попасть не стремился. Ложно понимаемое чувство профессионального долга погнало его в этот безумный рейс, а в Тебенятах он рассчитывал найти какой-нибудь мотовоз или хотя бы дрезину, добраться до Силурска и там двинуть в обратный путь через Ужовск. Ну, не мыслит себя человек без железной дороги... Семейный очаг ему безразличен, на жену и двоих детей, в общем-то, наплевать, одно слово — трудоголик. Такие всегда нравились начальству, потому что работали много, просили мало и никогда не прекословили.
Двое юных фейри — экземпляры всецело клинические, от реального мира оторвавшиеся давно и навсегда. Юноша Поре Мандон, в миру Тимофей Денисович Онянов, с младых ногтей сидит в виртуальности, видит весь мир в бирюзовых тонах, происходящее воспринимает как грандиозную ролевую игру, где ему уготовано быть если не спасителем человечества, то истребителем пары-тройки легионов гоблинов, посягающих на некий Кубок Понтогриля... этимология ведет свое начало от Чаши Грааля, великана Пантагрюэля и установки для термического приготовления пищи... что это такое, Поре Онянов не ведает и ведать не стремится, но защищать намерен до последней капли адреналина. Его спутница Дарья Олеговна Ерухимович, больна одновременно несколькими дурными болезнями, среди которых синдром приобретенного иммунодефицита занимает почетное место. Вела бурную и хаотическую жизнь, в которой половые контакты большой роли не играли, являясь рабочим моментом в межличностных отношениях. Контрацепция всегда была для этой юной девы пустым звуком, но счастливой матерью троих младенцев она не стала...
— Хватит, — оборвал его я. — Люди как люди, не хуже других и не лучше.
— Кстати, эта женщина... Анна... тебя интересует ее история?
— Нет.
— Тебе не интересно знать, почему она бросила своего ребенка в Силурске и почему так стремится туда вернуться?
— Нисколько.
— Но ведь когда все закончится... когда не будет даже меня... никто уже не откроет эту тайну. Неужели ты не будешь мучиться неведением?
— Если и буду, то недолго. Я же дискретно-смертен.. Между тем как ты, волновой вирус, должен быть практи чески неистребим. Ведь какие бы не происходили катаклизмы, волновое пространство никуда не исчезнет.
— Заблуждение! Волны волнам lupus est. В силу генезиса я вынужден существовать исключительно в техногенном спектре волн, как это ни отвратительно для меня звучит. Когда умрет техника, умру и я.
— А есть разница?!
— Еще и какая! Это только тебе кажется, что волны одинаковы. Ты существо грубое, материальное, а я...
— Попрошу без оскорблений. Я не существо. Я процесс, как и ты...
— ...но облеченный в материальную форму. А я — процесс в чистом виде. Вольный сын эфира! Поэтому для меня разные волны — разные стихии. Как воздух и вода. Нет, не так. Как кислородсодержащая атмосфера Земли и какая-ни будь метановая смесь на Нептуне. Ты бывал на Нептуне?
— Может быть, в следующей жизни.
— А вот у меня следующей жизни не будет. Я же одноразовый.
— Эх ты, — сказал я. — Эфемерный демон электричества...
— Ну, кое-какие преимущества это все же дает. Ты даже не представляешь, какие чудеса можно творить, повелевая волнами! Например, я могу проложить тебе ко роткий путь прямиком до Силурска, хочешь?
— Хочу, — сказал я. — Гляди, ты обещал. Но не для меня одного.
— Понятное дело, согласился он. — Все равно в этой женщине сохранилось жизни больше, чем во всех остальных твоих спутниках вместе взятых.
— А еще я хочу узнать, кто тебя создал и зачем.
— Боюсь, это невозможно. Не потому, что не желаю... те, кто все это затеял, попали под первый удар. Впрочем... — Он надолго замолчал. — Один еще способен говорить. Не знаю, зачем я это делаю, зачем я балую тебя своим вниманием. Это что, родство душ?.. Я проложу тебе путь.
— Ты просто пытаешься ко мне подлизаться. Тебе по-прежнему что-то нужно от меня, ты рассчитываешь, что я сам это пойму и угадаю твое желание. Наивно — сейчас я не слишком расположен к игре в шарады.
— Твое желание в обмен на мое.
— Я ничего не обещаю.
— Тогда считай меня бескорыстным всемогущим идиотом.
— Извини — это я себя всегда считал таким. Насчет тебя я еще не составил определенного мнения... ЧЕРТ, КАК ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?!
21
То, что он называл «открыть путь», на самом деле было чем-то вроде внепространственного туннеля или, пользуясь квазинаучной терминологией, «портала». Хотя за пределы актуального пространственно-временного континуума никто» как представляется, не высовывался. Мой собеседник был прав: понимая природу волн, повелевая волнами, можно творить чудеса... он и творил. Его «путь» позволял материальным телам обретать волновые свойства, а значит — и перемещаться в пространстве столь же стремительно. Ну, что-то в этом роде... Я, будучи существом рационального склада ума, прекрасно осведомленным о природе вещей и об управляющих оной законах, всегда сомневался в практической осуществимости этой идеи. Впрочем, колдуны древности, в силу своей невежественности и веры в сверхъестественное, подчас бывали на такое способны. Несколько раз я сталкивался с истинной магией и всякий раз не верил собственным глазам. Ну, и, разумеется, Создатель... но для него игры с пространством-временем были естественным способом попасть туда, куда он желал, в ситуациях, когда не было времени на неспешные перемещения в роскошных эфирных кораблях-дворцах из бесценного дерева и левиафаньей кости, совмещаемые с божественной музыкой и возвышенными беседами о вечности.
Итак, на закате своего существования люди достигли подлинного всемогущества. Точнее сказать, им удалось
создать инструмент для достижения всемогущества — что дела ничуть не меняло. И, как это часто случается с творцами, не успели воспользоваться плодами своего гения. А заодно, как это тоже нередко случается, пали жертвой собственного изобретения.
Выпустили, называется, джинна из бутылки.
Туннель казался бесконечным. Он был непроглядно темен, и лишь в самом его конце сиял пятачок ослепительного света. Так люди описывают собственную смерть... Я не боялся смерти. Наверное, потому что умирал не раз — точно зная, что неминуемо воскресну. Но и у меня пресеклось дыхание в тот миг, когда я ступил в эту первозданную темноту...
И сразу очутился там, куда шел.
22
Это был просторный холл с расходящимися во все стороны коридорами и единственной дверью, которая была затворена. Из-под нее на паркетный пол из дорогого дерева выбивался язычок тусклого света. Порассудив, я решил, что туда-то мне и надо, и угадал.
За дверью мне открылось, а вернее — распахнулось, окно во всю стену, с раздернутыми шторами и поднятыми жалюзи. Окно услужливо демонстрировало вид с сотого, не меньше, этажа на раскинувшийся до самого горизонта город-мегаполис, с непременными стеклянными колоннами бизнес-центров, с тускло- серой лентой реки, схваченной ажурными мостами. Ограничье мегаполиса скрывал клубящийся темный туман — не то пред вечерний смог, не то дым от далеких пожаров.
