На территории госпиталя наверняка не курят, подумал Громов, оказавшись на улице. Он даже поискал взглядом — не валяются ли где окурки, но ни одного не нашел, а урна для мусора, что стояла перед входом, судя по форме — не предусматривала, что об нее будут тушить окурки. Хотя, таблички, запрещающей курить, тоже не было.
Сергей отвернулся от входа, достал сигареты, закурил, все так же не поворачиваясь лицом к зданию. Он даже подумал о том — не выйти ли ему за территорию госпиталя. Позади он услышал шаги и обернулся, вытащив сигарету изо рта. Оказалось, что к нему шел охранник.
Вот сейчас будет мне впаривать, что курить здесь нельзя и попросит сигарету выбросить.
Громов чуть было сам не бросил сигарету, но решил пока подождать, а охранник на нее даже и не посмотрел. Он попробовал заговорить с Сергеем, но общение получилось на пальцах, да иногда жесты сопровождались более-менее понятными словами: «Багдад», «американцы — плохо» и прочими.
Сигарета догорела, стала обжигать пальцы, а Сергей не знал, куда ее деть. Наконец он показал окурок охраннику, жестом объяснил, что хочет его выбросить за ограду. Тот дал понять, что его можно бросить прямо здесь.
Громов не мог, конечно, определить, насколько серьезны раны водителя. Из книжек только знал да по фильмам, что любое ранение в живот — очень опасное. Еще Сергей настроился, что операция будет длиться не один час и очень удивился, когда спустя часа полтора на улицу вышел врач. Хотя, это легко могло объясняться тем, что водитель умер на операционном столе.
— Мы его перевязали, — сообщил врач, — но пули не смогли извлечь.
Возможно, он просто не хотел брать на себя ответственность, но ведь клятва Гиппократа обязывала его сделать все, возможное, чтобы помочь раненому. Получалось, он ничего сделать не может, а, чтобы помазать рану йодом — для этого не надо заканчивать медицинский институт.
Не учился он в Советском Союзе, подумал Сергей. Получив образование у нас, смог бы извлечь пули даже в полевых условиях, даже если бы у него из медицинских инструментов под рукой был лишь столовый нож, а вместо анестезии — водка или спирт.
Что он мог сказать врачу? Затащить его в операционную и сообщить, что не уйдет до тех пор, пока тот не сделает операцию? Еще можно приставить к его голове дуло пистолета, но это сцена из голливудского фильма, а они с жизнью имеют мало общего.
— Спасибо, — сказал разочарованно Сергей.
Санитары выкатили каталку с раненым.
И вот что мне теперь делать? Привязать каталку к машине, думал Громов, как прицеп и тащить за собой? Если водителя будут перегружать на заднее сидение, то у него вновь рана откроется. Вообще-то ему лучше ближайшие несколько недель провести в покое.
Еще хуже будет, если дипломатическая колонна вовсе не доберется до Фалуджи и тогда ему придется выбираться из города и ехать к границе в одиночестве. А имея раненого на руках, сделать это почти невозможно.
Со двора гостиницы его не гнали. Однако не будешь же здесь стоять, и ждать второго пришествия? Можно дождаться американцев. Вдруг найдется среди них кто-то, кто сделает операцию, достанет пули? Эта сцена возникла в голове Сергея очень явственно. Американец рассматривает пулю, зажатую корсангом, и восклицает: «американская».
От мрачных мыслей его отвлекла подъезжающая дипломатическая колонна. Всем машинам места во дворе перед входом в госпиталь не нашлось. На маленькой площадке, помимо машины Сергея уместилось еще три, а остальные встали за оградой.
— Как дела? — спросил посол, подходя к Сергею.
— Они сказали, что пули извлечь не могут. Только перевязали раны.
— Как это пули извлечь не могут? — сердито сказал посол. — Нам что его с пулями в животе до Сирии везти?
Закипая от гнева, он отправился внутрь госпиталя, с таким видом, будто решил все там сокрушить, если его просьбу не выполнят. Право же, зачем этим врачам хорошее оборудование, если они на нем работать не умеют? Минут через десять он вернулся, недовольный, так что и без слов стало понятно, что ничего ему добиться не удалось. Следом за послом шел врач, что-то объясняя ему, но посол его уже не слушал.
— Ну как? — спросил Громов.
— Все без толку, — отмахнулся посол. — Чувствую, что мы так нигде и не найдем нормального врача, пока границу не пересечем. В Сирии наш — сделает все. Вы с нами? Мне сказали, что за нами завтра прилетит в Дамаск самолет МЧС.
— Я бы с удовольствием, но мы уже договорились, что вылетаем через Иорданию, там нас смена ждать будет, — сказал Сергей.
— Смена? — переспросил, ужасаясь, посол. — Кто-то из ваших сюда опять полезет?
— Ага, — подтвердил Громов, — куда же мы денемся? А в Иордании нам и билеты уже заказали. Рейс завтра, вечером. Сейчас поедем, поскольку неизвестно — сколько придется границу проходить.
— Ясно. Тогда удачи вам, — сказал посол, протягивая руку.
— Вам тоже удачи.
Они не останавливались даже для того, чтобы немного перекусить. Боялись, что потраченные на еду минуты потом дорого им обойдутся на границе. Какая там ситуация — было неизвестно. Вдруг ее уже закрыли? Логичнее было бы предположить, что пограничники и таможенники, не ожидая, когда придут сюда американцы, свои посты бросили. Громов чувствовал, что чертовски устал. Он видел, что и все его спутники очень устали, они из последних сил боролись со сном. Засыпать было нельзя. Следовало продержаться еще несколько часов.
В разбитые окна врывались тугие потоки воздуха, настолько сильные, что из-за них перехватывало дыхание. Сергей сделал из майки некое подобие платка, натянул его на рот и нос, как ковбой или грабитель поездов из вестернов, а на глаза — очки, но не от яркого солнца, а от пыли и ветра.
Небо постепенно темнело. Громову очень не хотелось оказаться посреди этой пустынной дороги, когда наступит ночь. Мало ли кого здесь можно повстречать? Яркий свет фар машины виден издалека. Он так же привлекателен, как мишень в тире.
Изредка на дороге попадались воронки от бомб или ракет. Их объезжали, почти не снижая скорость. Пару раз встретились разрушенные мосты на дорожных развязках, но и эти препятствия тоже не задержали машину. Лишь однажды, когда такой мост был проложен над руслом почти высохшей реки, и водителю пришлось спускаться по пологому берегу, для того чтобы переехать вброд этот ручеек, они потеряли минут десять.
К границе подъехали уже в кромешной темноте. Фары осветили опущенный шлагбаум. К удивлению Сергея, навстречу «Сабурбану» вышел таможенник. Одной рукой он закрывал глаза от яркого света, а другой приказывал остановиться. Водитель оставил только габаритные огни, чтобы не слепить таможенника.
— Документы, — приказал тот. — Из машины выходите.
Граница была пустынной, иракцам запрещалось ее пересекать, и таможенники видать соскучились по своей работе. Никаких аппаратов для просвечивания багажа у них не было, и они принялись со знанием дела потрошить сумки вручную. Игорь со злобой отдирал густо намотанный скотч, комкал его, выбрасывал прямо под колеса. Таможенник морщился, но Игоря этот мусор собрать не просил, очевидно предчувствуя, что это вызовет у русского яростный протест.
Сергей спрятал отснятую кассету. Она была распечатана и, найдя ее, таможенники стали бы задавать вопросы о том, что на ней записано, дало ли министерство информации разрешение на эти съемки. Неважно, что вопросы эти были глупыми, но русских для выяснения всех подробностей могли и задержать. Таможенники слишком рьяно взялись за свою работу, и Громов испугался, что они начнут вскрывать обшивку салона, проверяя — нет ли за ней контрабанды.
«Мы не грабили ваши музеи, — хотелось закричать Сергею, — вот американцы, когда освободят вас от режима Саддама Хусейна, за них примутся! Их багаж надо будет проверять, а не наш».
Вот только американцы будут на родину возвращаться армейскими спецбортами, без проверки. Вези с
