думаю: был бы мой князь здоров, то все будет благополучно и поправлено, если б где и вырвалось чего неприятное.
Что ты велел дать вино и мясо осажденным, это очень хорошо. Помоги Бог генерал-майору Реку, да и коменданту Тунцельману. Усердие Александра Васильевича Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало. Ты знаешь, что ничем так на меня не можно угодить, как отдавая справедливость трудам, рвению и способности. Хорошо бы для Крыма и Херсона, если б спасти можно было Кинбурн. От флота теперь ждать известия.
Несколько датских офицеров морских, услыша о войне, хотят к нам в службу идти. Писал ко мне князь Репнин[15], представляя свою готовность служить под кем и где мне угодно. Я отвечала, что с удовольствием вижу его расположение и что не премину тут его употребить, где случай предстанет. ‹…›
Один рекрутский набор уже делают, а теперь сделаю другой и почитаю, что не 60, но 80 тысяч взято будет в обеих. Надеюсь, что сие достаточно.
Император [Иосиф II] как ты увидишь из бумаг, пред сим к тебе присланных, готовит 120 тысяч, с коими действовать намерен, и множество генералов пожаловал, в числе которых и Линь.
Ласкать англичан и пруссаков – ты пишешь. Кой час Питт[16] узнал об объявлении войны, он писал к Семену Воронцову, чтоб он приехал к нему, и по приезде ему сказал, что война объявлена, и что говорят в Цареграде и в Вене, что на то подущал турок их посол, и клялся, что посол их не имеет на то приказаний от Великобританского министерства. Сему я верю, но иностранные дела Великобритании неуправляемы ныне Английским министерством, но самим ехидным Королем[17] по правилам ганноверских министров. Его Величество уже добрым своим правлением потерял пятнадцать провинций. Так мудрено ли ему дать послу своему в Цареграде приказания в противность интересов Англии? Он управляется мелкими личными страстьми, а не государственным и национальным интересом.
Касательно пруссаков, то им и поныне, кроме ласки, ничего не оказано, но они платят не ласкою, и то, может быть, не Король, но Герцберг[18]. Их войска действительно вступили в Голландию. Что французы теперь скажут, посмотрим. Они, кажется, вступятся либо впадут в презрение, чего, чаятельно, не захотят. Король Французский отдался в опеку, сделал Принципал-министра, отчего военный и морской министр пошли в отставку[19].
На тот год флот большой велю вооружить, как для Архипелага, так и для Балтики, а французы скажут, что хотят. Я не привыкла учреждать свои дела и поступки инако, как сходственно интереса моей Империи и дел моих, и потому и державы – друг и недруг, как угодно им будет.
Молю Бога, чтоб тебе дал силы и здоровье и унял ипохондрию. Как ты все сам делаешь, то и тебе покоя нет. Для чего не берешь к себе генерала, который бы имел мелкий детайль. Скажи, кто тебе надобен, я пришлю. На то даются фельдмаршалу генералы полные, чтоб один из них занялся мелочью, а Главнокомандующий тем не замучен был. Что не проронишь, того я уверена, но во всяком случае не унывай и береги свои силы. Бог тебе поможет и не оставит, а Царь тебе друг и подкрепитель. И ведомо, как ты пишешь и по твоим словам, «проклятое оборонительное состояние», и я его не люблю. Старайся его скорее оборотить в наступательное. Тогда тебе, да и всем, легче будет. И больных тогда будет менее, не все на одном месте будут. Написав ко мне семь страниц, да и много иного, дивишься, что ослабел! Когда увидишь, что отъехать тебе можно будет, то приезжай к нам, я очень рада буду тебя видеть всегда.
По издании Манифеста об объявлении войны великий князь и великая княгиня писали ко мне, просясь: он – в армию волонтером, по примеру 1783 г., а она – чтоб с ним ехать. Я им ответствовала отклонительно: к ней, ссылаясь на письмо к нему, а к нему – описывая затруднительное и оборонительное настоящее состояние, поздней осенью и заботами, в коих оба фельдмаршала [Потемкин и Румянцев] находятся и коих умножают еще болезни и дороговизны, и неурожай в пропитании, хваля, впрочем, его намерение. На сие письмо я получила еще письмо от него с вторительною просьбою, на которое я отвечала, что превосходные причины, описанные в первом моем письме, принуждают меня ему отсоветовать нынешний год отъезд волонтером в армию. После сего письма оба были весьма довольны остаться, расславляя только, что ехать хотели.
28
Друг мой, князь Григорий Александрович. Вчерашний день к вечеру привез.ко мне подполковник Баур твои письма от 8 октября из Елисаветграда, из коих я усмотрела жаркое и отчаянное дело, от турков предпринятое на Кинбурн. Слава Богу, что оно обратилось так для нас благополучно усердием и храбростью Александра Васильевича Суворова и ему подчиненных войск. Сожалею весьма, что он и храбрый генерал- майор Рек ранены. Я сему еще бы более радовалась, но признаюсь, что меня несказанно обеспокоивает твоя продолжительная болезнь и частые и сильные пароксизмы. Завтра, однако, назначила быть благодарственному молебствию за одержанную первую победу. Важность сего дела в нынешнее время довольно понимателъна, но думаю, что ту сторону (а сие думаю про себя) не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках. Гарнизон сей крепости теперь, кажется, против прежнего поуменыиился; хорошо бы было, если б остаточный разбежался, как Хотинский и иные турецкие в прошедшую войну, чего я от сердца желаю.
Я удивляюсь тебе, как ты в болезни переехал и еще намерен предпринимать путь в Херсон и Кинбурн. Для Бога, береги свое здоровье: ты сам знаешь, сколько оно мне нужно. Дай Боже, чтоб вооружение на Лимане имело бы полный успех и чтоб все корабельные и эскадренные командиры столько отличились, как командир галеры «Десна».
Что ты мало хлеба сыскал в Польше, о том сожалительно. Сказывают, будто в Молдавии много хлеба, не придется ли войско туда вести ради пропитания?
Буде французы, кои вели атаку под Кинбурн, с турками были на берегу, то, вероятно, что убиты. Буде из французов попадет кто в полон, то прошу прямо отправить к Кашкину в Сибирь, в северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставить турков.
Я рассудила написать к генералу Суворову письмо, которое здесь прилагаю, и если находишь, что сие письмо его и войски тамошние обрадует и не излишне, то прошу оное переслать по надписи. Также приказала я послать к тебе для генерала Река крест Егорьевский третьей степени. Еще посылаю к тебе шесть егорьевских крестов, дабы розданы были достойнейшим. Всему войску, в деле бывшем, жалую по рублю на нижние чины и по два – на унтер-офицеры. Еще получишь несколько медалей на егорьевских лентах для рядовых, хваленных Суворовым. Ему же самому думаю дать либо деньги – тысяч десяток, либо вещь, буде ты чего лучше не придумаешь или с первым курьером ко мне свое мнение не напишешь, чего прошу, однако, чтоб ты учинил всякий раз, когда увидишь, что польза дел того требует.
29
Друг мой, князь Григорий Александрович, твой курьер, отправленный по твоем возвращении в Елисавет[град] в 23 день октября, вчерашний день привез ко мне твои письма. Что ты, объехав семьсот верст, ослабел,- о сем весьма жалею. Желаю скорее слышать о совершенном твоем выздоровлении.
О важности победы под Кинбурном и заочно понимательно мне было, и для того отправлено молебствие. Знаменитую же заслугу Александра Васильевича в сем случае я предоставила себе наградить тогда, как от тебя получу ответ на мое письмо, о сем к тебе писанное. Из числа раненых и убитых заключить можно, каков бой упорен был. Я думаю, что огромный турецкий флот ушел к своим портам на зимование. Понеже Кинбурнская сторона важна, а в оной покой быть не может, дондеже Очаков существует в руках неприятельских, то заневолю подумать нужно об осаде сей, буде инако захватить не можно, по Вашему суждению. Хорошо бы было, если бы то могло сделаться с меньшею потерею всего, паче же людей
