Здесь возможна перекличка с «вертлявым» голосом (гл. 9), который отзывает Лужина от истинного мира шахмат в ирреальный, призрачный мир материальных предметов. Призрак дьявола по крайней мере еще дважды возникает в романе (гл. 10). Этот сюжет рассматривается в статье: Ronen I. and Ronen О. P. 371–386.
Johnson. World in regression. P. 80.
Appel. Nabokov's Dark Cinema. P. 161, 165. Хороший обзор повторов и узоров в романе можно найти в кн.: Tammi. P. 138–142.
Nabokov V. Strong Opinions. P. 184, 185.
Цит. по: Field. VN: The Art and Life of Vladimir Nabokov. P. 132. Случалось, Набоков решал тему «вознесения» в потусторонность в пародийном ключе. Можно, для примера, сослаться на англоязычную «Балладу о лощине Лонгвуд» (1957), в которой «Art Longwood» (первое слово в данном случае двузначно — «искусство» и в то же время уменьшительное от имени «Артур») карабкается на дерево, где его встречают «исступленные небесные толпы… в сугробах облаков», и остается там навсегда (Poems and Problems. P. 177–179).
Moynahan. Predislovie; A Russian Preface; Davydov. Teksty-Matreski. P. 100–182. Сошлюсь также на диссертацию Д. Сиссона (Sisson. Р. 140–141), который усматривает в романе развитие тем из «Страны слепых» Герберта Уэллса; впрочем, каких-либо параллелей, связанных с потусторонностью, автор не приводит. Г. Шапиро пытается доказать, что в основе романа лежат христианские мотивы и образность (см.: Shapiro).
О «Приглашении на казнь» написано больше, чем о любом из русскоязычных романов Набокова. Самый ранний и самый известный образец его истолкования как металитературного произведения par excellance — статья В. Ходасевича «О Сирине» (1937; редкий пример несогласия с его влиятельными суждениями в кругу эмиграции — книга В. Варшавского — см. с. 215, 223). Одна из недавних работ, толкующих роман в том же духе, принадлежит Конноли (см. Connolly). Сколь неохотно критика обращается к метафизической проблематике романа, хорошо видно из статьи: Penner. Р. 33. Автор видит в этом романе «классический образец литературы абсурда». Такая же по сути мысль проводится в статье: Boegeman (P. 112). Критик не обнаруживает в романе следов «духовной и этической проблематики», видя в нем попытку писателя заставить себя перейти на английский (Р. 118– 207). Э. Филд (см.: Field. VN. Р. 150) усматривает в книге «триумф солипсизма». Д. Петерсон (Peterson) допускает возможность метафизического прочтения, но склоняется к представлению о Набокове как о творце металитературы — противнике реализма. Далее, мы слышим, что Цинциннат оказывается в «падшем мире» (Rampton. P. 40–41) или что «эстетика» влечет Набокова «к метафизике с очевидной моральной подоплекой» (Alter R. Invitation to a Beheading. P. 55). Надо заметить, однако, что автор вкладывает в эти понятия совершенно иные, нежели я, значения: с его точки зрения, роман написан о том, что «неизбежность частичной неудачи (художника. — В. А.) заставляет его вновь и вновь повторять попытки осуществления невозможного — постижения жизни в образах искусства» (Р. 58).
Davydov. Teksty-Matreski. P. 112–114, 117–123, 128–132, 133–140. Мотивы, связанные с гностическим мифом, хотя и не обязательно из него вырастающие, можно найти и в поэзии Набокова 20-х годов. См., например: «О, как ты рвешься в путь крылатый…» (1923) — стихотворение, в котором лирический герой, обращаясь к своей «безумной душе», говорит о «рубашке плоти» и кончает словами: «смерть громыхнет тугим засовом / и в вечность выпустит тебя». Как указывал сам автор в предисловии к роману «Под знаком незаконнорожденных», есть явные параллели между этой книгой и «Приглашением на казнь».
