Мимо проходит еще одна девочка, Табс узнает в ней шестиклассницу по имени Максин и судорожно придумывает что-нибудь крутое и остроумное, на случай, если девочка с ней заговорит. На этот раз, когда открывается дверь над изображением этой девочки, на экране моего дисплея появляется новая картинка. Ну, это мне уже знакомо: это я/Табс, из чего следует — или должно следовать, — что я могу перепрыгнуть отсюда туда, точь-в-точь как я перепрыгнула тогда из мыши в кота. Ну что ж. Попробуем. Скрестили пальцы: вперед. Ну же, давай! И — есть! — меня слегка размывает, но, надеюсь, не обратно в тропосферу.
«У вас есть одна возможность».
У вас… От меня пахнет. Воняет. Те девочки из одиннадцатого наверняка это почувствовали, когда проходили мимо. Под мышками намокло и между бедер — тоже. Между моих огромных, слоновьих, супергигантских, уродских бедер. Когда я в колготках, ноги не трутся так сильно друг о друга и кожа на них не краснеет, но зато в них жарко, а когда мне жарко, я воняю, как животное. Но животным-то положено вонять. Никто не имеет ничего против того, что животные воняют. Похоже, кроме меня, это больше никого не беспокоит. Не представляю, как я проживу целую жизнь с такой проблемой. А если я умру, кто-нибудь вообще заметит? Никто не захочет со мной переспать, никогда. Мне самой противно смотреть на себя голую, Клер, Молли и Эстер наверняка это замечают, но ничего не говорят. Ну, то есть ничего не говорят мне, но, думаю, когда меня нет рядом, они об этом разговаривают. Ох, только бы они не собрались устроить мне эту свою идиотскую «интервенцию»! В прошлом семестре они проделали это с Ники Мартин. Набросились на нее, когда та только легла в постель, и сообщили ей, что у нее плохо пахнет изо рта. Конечно, они были при этом супермилыми. Тут вообще все и всегда супермилые. «Мы подумали, что тебе лучше быть в курсе…» Улыбка, улыбка, идеальные зубки. «Ты тоже должна нас предупредить, если у нас, ну, знаешь, что-нибудь не так». Если они устроят интервенцию мне, я себя убью. Пока не знаю как. Я не терплю вида крови и петли вязать не умею. Черт. Эстер. Надо пойти переодеться, но теперь нельзя, раз и Эстер туда направляется. Просто прекрасно.
«У вас есть одна возможность».
У вас… Я теперь намного стройнее, чем Максин. Эта диета просто чудо.
— Хей, Максин!
Мне нравится говорить «Хей» вместо «Привет». Звучит очень по-американски.
— Ой, привет, Эстер.
Но она не останавливается, чтобы поговорить, а чуть ли не бегом удирает в обратном направлении. Что я ей сделала? Ишь, возомнила о себе! Ладно, ну ее. Лучше подумаю, что делать, если мисс Гудбоди («Зовите меня Изобел!») ко мне подкатит? Я так долго сходила по ней с ума, что мне и в голову не пришло, что она может чувствовать ко мне то же самое. Но ведь это же она предложила проводить дополнительные занятия в театральной студии, и это она вошла вчера в раздевалку, когда я там переодевалась, и это она похвалила мою грудь. Честное слово. Я уверена, что мне не показалось! Сначала раздалось «Ооооой!», когда она отдернула не ту занавеску. А потом слишком длинная пауза. Быстрая улыбка. И затем — я на девяносто девять процентов уверена, что это действительно произошло! — она сказала: «Классная грудь» — и только после этого отошла. Должно ведь это что-то значить! Она ведь не просто пытается быть молодой, крутой и все такое. Она, наверное, хочет мне что-то сказать. Но слова прозвучали так тихо, что я не уверена, что именно она произнесла.
Ведь то, что я ее хочу, еще не означает, что я лесбиянка?
Я не лесбиянка.
Я не лесбиянка.
Но я хочу, чтобы она меня поцеловала.
Я сворачиваю за угол и поднимаюсь по лестнице общежития шестого класса. Обычно я взбегаю через ступеньку, но сегодня мне как-то трудновато дышать. А где, интересно, мой ингалятор? Вот черт. Кажется, он остался в сумке с формой в раздевалке. Ну нет, возвращаться неохота. Все будет хорошо. У меня уже больше года не было настоящих приступов. Если бы только разобраться, что делать с этим чувством, которое охватывает меня при мысли об Изобел Гудбоди. У меня как будто… Как будто бы желудок — это аквариум с тысячами рыбок, но вода в нем высохла и рыбки хлопают хвостиками и плавниками, как в том ужасном документальном фильме, который нам показывали на биологии. Как отключить это чувство? Думаю, если бы мне удалось ее поцеловать, стало бы легче, но когда же мне представится такая возможность? И стоит ли это того, чтобы вылететь из школы? Что, если все об этом узнают и решат, что я лесбиянка? Надеюсь, у нас в спальне никого нет. Вот черт. Кто-нибудь там всегда есть. Это Молли, и видок у нее тот еще. Куда столько черной подводки?? И у нее разве сейчас нет урока? Кажется, она должна быть на философии.
Когда Молли попадает в рамку кукольного домика, на дисплее ничего не меняется. Ну же, ну. Я практически в двух шагах от Берлема. Ну, если, конечно, это сработает. Почему ничего не происходит? Почему на дисплее не появляется картинка, которая говорила бы, что я могу переключиться на Молли?
Я думаю о послании Аполлона Сминфея — о том его кусочке, который не сразу вспомнила.
«Вы можете перепрыгивать из одного разума в другой в физическом мире (но только при условии, что этот человек в настоящий момент уязвим и доступен миру всеобщего разума)».
В каком смысле уязвим? Не понимаю. Я остаюсь в сознании Эстер, но дисплей по-прежнему у меня перед глазами. Стоит картинке мелькнуть хоть на мгновение, и я немедленно переметнусь к Молли.
— Хей, — говорю я Молли.
— Хей, — отвечает она.
— Философию что, отменили?
— Да ну ее.
Я подхожу к своей кровати и сажусь на нее. Эх, так хотелось спокойно подумать об Изобел. И вот пожалуйста — теперь тут сидит эта дура Молли и пыхтит. Красится. Я смотрю, как она накладывает розовые румяна и черную тушь. А теперь — снова черный карандаш вокруг глаз, все больше и больше, как будто бы она собралась поступить в труппу мимов, которые в свободное время поклоняются дьяволу.
— Куда-то идешь? — спрашиваю я.
— Ага.
— Куда?
— Далеко.
— Молли.
— Чего? Сегодня пятница, я не собираюсь сидеть в этой вонючей дыре.
— Но…
— Ты только меня прикрой, Эстер, ладно?
— Ладно. — Я пожимаю плечами. — Прикрою.
В конце концов, чем быстрее она свалит, тем быстрее я останусь одна. Если, конечно, и Максин тоже не припрется. Не знаю, куда она направлялась. Шла вроде бы в сторону раздевалок — но ведь она не занимается спортом. Надо было попросить ее захватить ингалятор. Я вздыхаю. Здесь, конечно, можно получить хорошее образование, но никакого личного пространства. Ну, хотя бы на будущий год у меня наконец-то будет собственная комната. У меня уже и в этом году должна быть своя комната или, в крайнем случае, комната с одной-единственной соседкой. Но в школе «кризис свободного пространства» и мыши в старом крыле шестого корпуса. Так что вот вам, пожалуйста, — как будто снова в одиннадцатом классе.
— Хей, Молл?
— А?
— А с кем ты идешь?
Может, с Максин? Хотя Максин в последнее время со всеми ведет себя как-то странно. Но все равно есть надежда, что сегодня вся наша комната разбредется и меня оставят наконец в покое. Представляю: сижу здесь совершенно одна — и вдруг входит мисс Гудбоди и… нет, я бы не смогла называть ее мисс Гудбоди, если бы собиралась ее поцеловать. О, Изобел… Черт, как же глупо звучит.
— Ни с кем. Поеду в город, а там пошатаюсь с Хью.
И вот тут-то это происходит: дисплей мигает. Я прыгаю. Получилось…
