магов, не удается одержать верх над временем. В суматохе дней как-то забывалось, что Тотлант из Луксура, придворный волшебник короля Пограничья — такой же смертный, как все прочие. Мысленно Зенобия прикинула, сколько же лет стукнуло магику. Получившееся число изрядно переваливало за полсотни. Прошедшие годы, не осыпали его голову сединой (будучи уроженцем Стигии и соблюдая давние традиции своей родины, Тотлант предпочитал срезать волосы под корень), но наделили лишним десятком морщин, добавили постоянной озабоченности выражению лица и изрядно притушили насмешливо-бодрый огонек, искрившийся в черных глазах волшебника. Он становился просто стареющим, уставшим человеком, обремененным не только высокой должностью при дворе, но еще и постоянными заботами о делах созданной им магической школы.
Что же до носителя кожаной маски, откликавшегося на имя Хасти Рабирийца (являвшимся невесть когда и кем придуманным сокращением его полного имени Астэллар), то его своеобразная внешность не претерпевала никаких изменений — ни к худшему, ни к лучшему — вот уже на протяжении доброй половины столетия. Секрет такого постоянства крылся в ремесле Хасти (каковой, по утверждениям знающих людей, вполне мог считаться сильнейшим из магов нынешнего времени) и еще кое в каких удивительных причинах, известных малому числу его близких знакомых. Все они хором утверждали: лучше не пытаться вызнавать тайны рабирийца и постараться смириться с тем, каков он есть. Королева Аквилонии, к примеру, считала, что Эллар по нраву и манерам чрезвычайно напоминает старого вояку в отставке — брюзгливого, нелюдимого, ехидного и высокомерного.
Однако увиденное подле Бронзовых ворот столицы Пограничья и по дороге к коронной Цитадели, кажется, поразило и его — Хасти после краткого приветствия не произнес ни единого слова, только угрюмо косился по сторонам единственным уцелевшим глазом. Начавший же расспрашивать Тотлант оборвал себя на полуслове, стоило ему заметить свернувшийся на обочине труп убитого оборотня — первый из попавшихся магику на глаза в Вольфгарде — и далее уже молчал, лишь недоверчиво качая головой при виде очередной жертвы пронесшегося бедствия.
Молчаливая кавалькада, несколько увеличившись в размерах, потянулась обратно. Замыкала шествие громыхавшая по мостовой повозка, позаимствованная у одной из разоренных лавок Летнего Торжища, куда уложили тело покойного дознавателя Рэфа. Рядом с тележкой, прихрамывая и держась за низкий бортик, ковыляла Нейя Раварта. Она, похоже, отчасти понимала, куда ее ведут, но упрямо отказывалась занять место на лошади позади одного из гвардейцев.
Мимо проплывали дома, порой накрепко запертые изнутри, но чаще — с сорванными ставнями и болтавшимися на одной петле дверями, черными провалами окон, с пятнами крови, расплывшимися на досках крыльца, вытоптанными палисадниками и опрокинутыми изгородями.
Пусть скогры боялись, открытого огня, но при их нападении на очередное жилище частенько случалось так, что опрокинувшаяся лампа либо разлетевшиеся из перевернутой жаровни угли воспламеняли устилавшую пол солому или плетеный коврик, и пламя быстро охватывало деревянные усадьбы. В Восходном квартале и посейчас что-то продолжало гореть — порывы ветра приносили едкий запах гари и оседавший на стенах серый пепел.
В свете набирающего силу дня столица Пограничья здорово смахивала на город, претерпевший нашествие орды завоевателей, решивших, что поселение выпотрошено и пора отправляться на поиски новой добычи. Усиливая сходство, в разоренных домах, по обочинам улиц и на перекрестках лежали застывшие в последнем усилии тела — казалось, и после смерти они продолжают убегать, преследовать и сражаться.
У Оленьих ворот коронной цитадели откуда-то появилась вместительная подвода. Десяток стражников гарнизона вкупе с ополченцами спустились в сухой ров и выволакивали оттуда мертвецов. Распоряжался погребальными работами гвардеец в потрепанной черно-серебряной форме аквилонского двора. У входа в барбикен возвращающийся отряд поджидали двое: почтенного вида старик с клочковатой седой бородой и скорбной физиономией, а также мальчик-подросток лет двенадцати. Время от времени к ним присоединялся третий — брат Бомбах, грузный пожилой монах митрианского ордена, в кольчуге поверх коричневой замызганной рясы и с рукой на перевязи. Мальчика снедало нетерпение, и за короткое время ожидания он успел трижды взобраться на площадку надвратной башни и переполошить караульных ложной тревогой. Угомонился Лаэг Канах только после резкого внушения, сделанного хмурым старцем. Устроился на цоколе башни, поддерживающей мост, и сидел там, изредка бросаясь камешками в ворон, нацеливавшихся позавтракать мертвыми защитниками крепости.
Мальчик рассчитывал стать первым, кто заметит появление аквилонского монарха и его свиты, и в итоге добился таки своего. Достопочтенный Озимандия еле успел изловить своего беспокойного подопечного прежде, чем тот кинулся через мост, навстречу отцу и матери, выкрикивая на бегу:
— Она нашлась? В замке ее точно нет, мы везде посмотрели!
— Ричильдис ушла вместе с Карающей Дланью, — вполголоса сообщила Зенобия Канах, обращаясь скорее к старому чародею, чем к собственному отпрыску. Принц немедля оценил поступок сестры бодрым заявлением:
— Я же говорил, Дис точно спятила! С чего бы — она вроде не оборотень? Айлэ, мое почтение! Ты откуда взялась? А где Конни, прячется под твоей юбкой?
Баронетта Монброн, отчаянно старавшаяся поменьше обращать на себя внимание сильных мира сего, метнула в наследника Трона Льва яростный взгляд, не возымевший никакого толку — Лаэг уже отвернулся, заинтересовавшись новоприбывшими.
— Что здесь такое происходило? — потрясенный Тотлант наконец обрел дар речи и с трудом слез с седла, дабы поближе рассмотреть мертвого скогру, только что извлеченного из-под кучи тел на дне рва. Горожане, признав вернувшегося магика, приветствовали его короткими кивками и расступились, пропустив стигийца к распластанной в пыли твари, похожей на помесь лесной кошки и огромной саранчи. Покрытый коркой засохшей крови череп существа почти развалился на две половинки после сокрушительного удара топором или секирой, переломанные лапы торчали в разные стороны, как у еще не доделанного огородного чучела. Отобрав у ближайшего могильщика грабли на длинной рукояти, Тотлант зачем-то потыкал ими тушу оборотня:
— Откуда взялись эти жуткие животные? Подобного не существует… просто не может существовать!
— Это скогра, — с видом мудреца, делающего одолжение и разъясняющему нерадивому ученику самые простые вещи, растолковал Крэган из Халоги. — Самый обычнейший и зауряднейший скогра, в каковых за последние два дня обратилась добрая половина жителей славного города Вольфгарда, имевших несчастье родиться в народе Карающей Длани. Наименование «скогра» означает человека — в данном случае, оборотня, — не способного управлять своим рассудком. Этот образчик скончался от не слишком бережного обращения с его головой, но в окрестных лесах, полагаю, отыщется несколько сотен вполне живых.
Тотлант пробормотал что-то маловразумительное, продолжая разглядывать дохлое животное — теперь уже не ошарашено, а изучающе, словно прикидывая, какие изыскания провести над удивительной тварью. Когда магика окликнули, он, не поворачиваясь, отмахнулся — мол, езжайте, я буду следом.
Благочинную картину прибытия короля Аквилонии и его спутников несколько испортило непредвиденное обстоятельство, имевшее облик молодой женщины — темноволосой, смуглой и разъяренной до того опасного предела, когда разум отказывается руководить поступками человека. Женщина вынырнула из стрельчатой арки дверного проема, хищно огляделась, и, не произнеся ни единого слова, бросилась на гиперборейского колдуна, только что покинувшего седло и стоявшего к ней боком.
Крэган успел заметить стремительно приближающуюся фигуру и вскинул руку — то ли готовя заклятие, то ли просто от неожиданности. Коротко и ярко блеснуло тонкое лезвие, магик взвыл, тряся кистью, с которой летели алые капли, а в следующий миг нападавшую крепко ухватили за руки: с одной стороны подскочил кто-то из замковых стражей, с другой — монах-митрианец, примчавшийся узнать последние новости. Незадачливая покусительница выронила стилет, коим намеревалась оборвать жизнь Крэгана, и клинок звякнул на камнях.
