с ним повсюду приходится считаться. Молодой человек знал, что девушки — американки, поэтому не должны быть щепетильными; знал и то, что он обладает довольно красивою внешностью, и поэтому не допускал, чтобы эти заморские гостьи желали так скоро лишиться его приятного общества.
Американки поняли, что происходит недоразумение, которого они сами не в состоянии прекратить, поэтому обратились за помощью к тому офицеру, все еще находившемуся поблизости, но не вмешивавшемуся, однако, в их беседу с парикмахером.
— К сожалению, я не могу вам помочь в этом деле, — заявил офицер, — мне неудобно вступать в объяснения с этим парикмахером. Отделывайтесь от него как знаете сами.
Ему было очень больно так говорить. Он был до глубины души огорчен невозможностью провести это утро, как мечтал, с двумя интересными девушками, затмевавшими своей красотой всех остальных женщин в Дрездене, но он подчинялся сословному предрассудку.
— Но мы, право, не знаем, что нам еще сделать, — возразила старшая американка. — Мы не настолько хорошо знаем по-немецки, чтобы вполне понять его, а он не знает, или делает вид, что не знает настолько по-английски, чтобы понять нас. Будьте добры, избавьте нас от него, иначе он весь день не отстанет от нас.
Офицер говорил, что он очень огорчен полной невозможностью исполнить их просьбу. Разумеется, впоследствии, через несколько дней, будут приняты нужные меры, чтобы избавить уважаемых мисс от навязчивости этого нахала, но в данную минуту он, офицер, к своему крайнему сожалению, ничего не может сделать.
Тогда американки решились поговорить с парикмахером напрямик, но тот и это принял за чисто американский шик. Наконец старшая снова нацепила коньки, и обе девушки, взявшись за руки, пытались ускользнуть от него по льду, но упали и порядочно ушиблись. Навязчивый кавалер бросился помочь им подняться на ноги. Нельзя же сердиться на человека, который хотя и парикмахер, но такой любезный!
Провожатая тоже оказалась совершенно бесполезной. Она тоже была англичанка и почти совсем не знала немецкого языка. Когда девушки вернулись к ней и объяснили свое положение, она спохватилась, что, в сущности, вся эта затея с завтраком была не совсем прилична и что делать с приставшим к девушкам парикмахером, также не знала.
На счастье американок, парикмахер, пытавшийся выделать на льду какую-то особо замысловатую фигуру, вдруг поскользнулся, упал и не мог сразу подняться. Не помня себя от охватившей их радости, что наконец-то избавились от своего кавалера, американки поспешили к берегу, кое-как вскарабкались на него, сбросили коньки и направились прямо к ресторану. Там их встретил сиявший во все лицо офицер и усадил их за стол, а сам отправился за брошенной на льду в санях профессоршей и вернулся вместе с нею.
Между тем парикмахер отлично видел, куда направились его дамы, тотчас поднялся и последовал за ними. Поэтому, когда офицер вернулся с профессоршей, он застал своего соперника сидящим за его же столом и объясняющим девушкам, что он ушибся не особенно больно и будет очень счастлив, если они позволят ему угостить их хорошим завтраком.
Злополучные американки в последний раз обратились за помощью к представителю саксонской армии, но он был неумолим. Из его слов выходило, что все, что он мог сделать, — это убить тут же, на месте, парикмахера, но объясниться с ним, даже только сказать ему, за что он его хочет убить, — этого по этикету саксонской армии не полагается.
Кончилось все совсем иначе, чем можно было предположить. Американки приняли угощение парикмахера, а офицер должен был удовольствоваться обществом почтенной профессорши, которую он после завтрака доставил домой в своем собственном щегольском зимнем экипаже. Американкам же пришлось тащиться домой в простом кэбе и в сопровождении своего кавалера.
Как бы там ни было, но американке удалось-таки освободить наше общественное русло от многих условных заграждений. Конечно, ей осталось еще многое сделать в этом отношении. Но я верю в нее.
XIII
Когда же мы наконец возмужаем
Каждый раз, когда я раздумаюсь, мне приходят странные мысли относительно великой будущности человечества, когда оно возмужает. А пока мы еще молоды, очень молоды! Между тем сколько нами уже сделано за нашу молодость! В самом деле, человек все еще не достиг зрелых лет. Всего какое-нибудь столетие тому назад он надел панталоны. Перед тем он долго носил длинные одежды: греческий хитон, римскую тогу. Потом последовал период, когда он ходил в бархатных кафтанах с кружевными жабо и манжетами, и наконец уже влез в панталоны. Каким прекрасным мужчиной будет он, когда вырастет! А пока он это сделает, поговорим вот о чем.
Один из моих знакомых викариев рассказал мне об одном немецком кургаузе, куда он был послан на отдых и для восстановления здоровья. Это было убежище, находившееся под покровительством английского высшего класса. Там обыкновенно пребывали викарии, страдающие жировым перерождением сердца от чересчур усердных ученых трудов, старые девы хорошего рода, подверженные спазмам, и подагрические отставные генералы…
Кстати, сколько в британской армии генералов? Говорят, будто их пять тысяч, но я этому не верю. Если бы это была правда, то численный состав британской армии должен бы выражаться в миллионах, чего, однако, нет. Но все же британских генералов очень много. Это не то, что американские полковники; последние находятся в стадии угасания, и их показывают путешественникам как редкость. Что же касается отставных британских генералов, то их столько, что, например, в Челтенхеме и Брайтоне есть целые улицы, заселенные специально этими генералами, а на континенте существуют целые «пансионы», учрежденные исключительно «для отставных британских генералов». В Швейцарии шли толки о сооружении железнодорожных вагонов с надписями: «Для отставных британских генералов». Когда вас в Германии вводят в общество и вы не заявляете во всеуслышание, что вы не британский генерал, вас обязательно примут за него.
Во время англо-бурской войны я жил в одном маленьком прирейнском городке, где находился небольшой гарнизон. При встречах со мною офицеры этого гарнизона отводили меня в сторону и просили высказать мое личное мнение относительно ведения кампании в Южной Африке. Я своего мнения не скрывал и говорил откровенно, что будь моя воля, я бы окончил всю эту канитель в одну неделю.
— Однако, принимая во внимание тактику неприятеля… — начинали они возражать, но я прерывал их резким возражением:
— Пустяки! Какая у них тактика!
— Как — какая? А вот ваши генералы говорит…
— Я не генерал, — снова обрывал я, — а просто обыкновенный человек со здоровой головой на плечах.
Офицеры вежливо извинялись в своей ошибке и прощались, а я… Однако вернемся к нашему «кургаузу».
Мой знакомый викарий нашел жизнь в этом учреждении очень скучной. Предоставленные самим себе генералы и благородные старые девы стали бы забавляться игрой… ну, хоть в фанты, но при духовных лицах они стеснялись заводить эту игру. Им не хотелось возбуждать зависть у людей, лишенных права пользования таким греховным развлечением. Викарии непременно занялись бы пением старинных баллад, если бы не британские генералы, не любившие слушать такой «галиматьи», так однажды и заявившие. Генералы же могли бы рассказывать викариям разные пикантные историйки, если бы не присутствие старых дев. Вообще какие ни устраивай комбинаций из этих трех элементов, один из них все же будет лишний.
С трудом преодолев томительную скуку трех вечеров, мой знакомый викарий придумал предложить обществу игру в «цитаты». Эта игра, как известно, состоит в том, что один из участвующих пишет на бумажках цитаты из разных авторов, а остальные должны угадать и подписать имена авторов. Старые девы и один ученый викарий с радостью ухватились было за эту игру, но генералы же, узнав ее суть, решили, что она не интересна, и отказались от нее.
