На самом же деле изменилось.
Когда она вернется домой, отец (которого она очень любит) даже не посмотрит в ее сторону. Мать заключит ее в теплые долгие объятия. Она гордится ею. Новое поколение инициировано, развращено, научено широко раскидывать ноги. Еще предстоит немало узнать, но начало положено. Кристина стала новым преемником в длинном ряду, уходящем корнями в семейную историю.
Медленно, чувствуя, как страх только-только начинает шевелиться в груди, та далекая четырнадцатилетняя девочка повернулась и ступила с грунтовки в лес.
Она не вернулась — в разных смыслах этого слова.
По идее, впереди ее ждали годы обучения, но у Кристины их не было. Когда умер отец, мать получила еще большую власть над дочерью, но Кристина решила, что не хочет быть похожей на нее, наделенную силой, которую контролирует кто-то другой. Богатые владеют фермой, крестьяне пашут землю. Это повсеместный случай.
Кристина отвергла все, одномоментно, как это свойственно детям. Иногда и взрослые меняют свои решения вот так, внезапно.
Неужели ее решение поехать ночью в лес связано исключительно с тем, что она встретила этого человека? Неужели она и в самом деле вознамерилась помочь ему, попытаться предотвратить то, что надвигалось на него? Она сомневалась. В конечном счете это могли быть ложные страхи. В особенности теперь, удрученно подумала она, когда она приняла ношу, ожидавшую ее всю жизнь.
Это все равно как выпить рюмку, зная, что после уйдешь в запой. Взять трубку и позвонить спьяну. Расцарапать зудящую язву, чтобы совершить зло, выпустить пагубу на свободу и благодаря этому остаться в живых.
Она уехала в лес и нашла то старое место. Она думала, это окажется трудно, но ошибалась. Это было все равно что лететь по трубе к центру Земли. Она могла бы добраться туда с закрытыми глазами.
Она оставила ключи в замке зажигания. Потом ее посетила еще одна мысль — и она скинула плащ. Она закрыла дверь и пошла прямиком в лес. Она не ощущала холод. Пройдя несколько сотен ярдов, она расстегнула платье и сбросила с себя. В неровном лунном свете, в мерцании, которое ложилось на снег, проникнув сквозь кроны деревьев, ее кожа отливала синевой. Но внутри ей было очень тепло.
Скоро она нашла ствол того самого дерева, хотя оно и лежало теперь на земле. За это дерево она цеплялась в ту давнюю ночь. Она постояла возле него, склонив голову, сколько — трудно сказать.
Потом она резко вскинулась.
Медленно повернулась.
Она увидела, как из темноты к ней приближается нечто. Нечто безграничное, всеобъемлющее, но принявшее очертания, которые были бы понятны Кристине.
Кристина разглядела большую черную собаку. Ощущение было такое, будто она вернулась домой.
На следующее утро она сидит в своей, но чужой квартире и не знает, какие изменения принесла прошедшая ночь. Не знает, на что способна. Но среди ощущения тошноты, вины и ненависти к себе есть и немалая доля облегчения.
Настолько сильного, что Кристина испытывает почти сексуальное возбуждение.
Когда она наконец встает и, взяв себя в руки, собирается на работу (ей ведь по-прежнему нужно ходить на работу), она понимает кое-что еще.
Ей хочется закурить.
Глава 37
Я лежал на боку. Затылок болел, в голове была темнота и туман. Я лежал лицом на чем-то пахнущем пылью и царапающем мне щеку.
Когда я открыл глаза, ничего не изменилось, и я закрыл их обратно.
Немного спустя я снова пришел в себя. Я лежал на спине, и у меня болела щека. Голова казалась очень хрупкой, но не разбитой на кусочки, поэтому я открыл глаза и не стал их закрывать. Все равно ничего не изменилось. Я опасливо привстал на локтях. На это ушло больше времени, чем я предполагал. Когда мне это наконец удалось, я подтянул ноги и кое-как сел. Я дотронулся до затылка, нащупал шишку — от прикосновения к ней меня пронзила боль, и я убрал руку.
Я дал глазам несколько минут, чтобы приспособиться к свету, но приспосабливаться оказалось не к чему. В глазах стояла чернота, иногда по ней проплывали разноцветные круги — реакция моего несчастного мозга на минувшую встряску. Я потер глаза и лицо, но стало только хуже.
Я медленно проверил содержимое карманов и обнаружил, что исчез сотовый, но остались бумажник и сигареты. Я сунул в рот сигарету и чиркнул зажигалкой перед лицом. Сигарета почти загорелась, когда я понял, что вижу кого-то.
В трех-четырех ярдах от меня, скрестив ноги, сидел Скотт.
«Господи!» — крикнул я, и сигарета выпала изо рта.
Мир снова почернел, еще гуще, чем прежде.
— Привет, Джон, — сказал женский голос. — Добро пожаловать домой.
Я, не отдавая себе отчет, вскочил на ноги. Затылок по-прежнему болел, и я чуть не упал. Я принялся чиркать зажигалкой — один, другой, третий раз. Наконец она загорелась.
Рядом с мальчиком на полу сидела Кэрол. Она сильно похудела со времени нашего последнего свидания. Я шагнул вперед и вгляделся в мальчика.
Конечно, это был не Скотт.
Через пару секунд я понял, что у него другие глаза и черты лица. Сходство было ощутимым, но если Скотт сильно напоминал меня, этот мальчик, несомненно, удался в мать.
— Это Тайлер?
Он продолжал смотреть на меня, словно на чудовище, которое, если он не будет двигаться, возможно, сожрет его не сразу.
— Ну да, — сказала Кэрол. — Тайлер, это твой отец.
Зажигалка сильно раскалилась, и я отпустил рычажок. На мгновение я порадовался воцарившейся темноте.
Я сделал шаг вперед и осторожно опустился на пол. Взяв зажигалку в другую руку, я снова нажал на рычажок и недоуменно посмотрел в лицо женщины, которая прежде была моей женой.
— Кэрол… что это значит, черт побери?
Она сказала, что вчера их посреди ночи похитили из дома, который они снимают в Рентоне. За ними пришли двое. Одного из них она узнала — он принес послание в библиотеку, где она работала. С тех пор их держат здесь, в нашем старом доме. Она уже пыталась выбраться, но тот, кто закрывал дом, поработал на славу.
— Я не об этом спрашивал, — сказал я. — Я спрашивал, что все это значит.
Она не ответила. Я слышал, как они с Тайлером дышат в темноте, почти в унисон. Теперь, понимая, где нахожусь, я как будто стал ориентироваться в пространстве. Зажигалка снова раскалилась, и я, пошарив по полу, нашел упавшую сигарету.
Я закурил, и, когда затягивался, в свете огонька проявлялись их лица, обращенные ко мне.
— Тебе не следовало возвращаться, — заявила Кэрол.
— Почему?
— Не следовало, и все.
