Для других театров представлять не важно: для них сцена — замочная скважина. Сиди, мол, смирно, прямо или наискосочек и смотри чужой жизни кусочек. Смотришь и видишь — гнусят на диване тети Мани да дяди Вани. А нас не интересуют ни дяди, ни тети, — теть и дядь и дома найдете. Мы тоже покажем настоящую жизнь, но она в зрелище необычайнейшее театром превращена. Суть первого действия такая: земля протекает. Потом — топот. Все бегут от революционного потопа. Семь пар нечистых и чистых семь пар, то есть четырнадцать бедняков-пролетариев и четырнадцать буржуев-бар, а меж ними, с парой заплаканных щечек — меньшевичочек. Полюс захлестывает. Рушится последнее убежище. И все начинают строить даже не ковчег, а ковчежище. Во втором действии в ковчеге путешествует публика: тут тебе и самодержавие и демократическая республика, и наконец за борт, под меньшевистский вой, чистых сбросили вниз головой. В третьем действии показано, что рабочим ничего бояться не надо, даже чертей посреди ада. В четвертом — смейтесь гуще! — показываются райские кущи. В пятом действии разруха, разинув необъятный рот, крушит и жрет. Хоть мы работали и на голодное брюхо, но нами была побеждена разруха. В шестом действии — коммуна, — весь зал, пой во все глотки! Смотри во все глаза! Все готово? И ад? И рай? Из-за сцены.
Г-о-т-о-в-о! Давай! На зареве северного сияния шар земной, упирающийся полюсом в лед пола. По всему шару лестницами перекрещиваются канаты широт и долгот. Между двух моржей, подпирающих мир, эскимос- охотник, уткнувшись пальцем в землю, орет другому, растянувшемуся перед ним у костра.
Охотник
Эйе! Эйе! Рыбак
Горланит. Дела другого нет — пальцем землю тыркать. Охотник
