Парнишка не сводил с него глаз до тех пор, пока тот не превратился в точку в небе и полностью не скрылся из виду. Дамон представил себе северную пустыню — он слышал, что синие драконы любят песок и тепло. Теперь парнишка смог подняться с земли и унять, наконец, дрожь. Он умылся у ручья, удивившись, как он успел так перемазаться, не помня себя от страха. Домой Дамон вернулся через несколько часов после заката и пролез через окно в маленькую спальню, которая была у него с братом на двоих.
«Я никогда не буду Соламнийским Рыцарем, как Тренкен Хагенсон. Только Рыцарем Тьмы! И я не буду ждать этого целый год!»
С такими мыслями парнишка, двигаясь тихо, как кот, собрал в заплечный мешок несколько смен белья и сунул в карман две припрятанные стальные монеты. Он хотел попрощаться с братом, но не стал его будить — тогда могли проснуться и родители, а уж они бы точно не выпустили сына из дому или хотя бы попытались сделать это. Затем Дамон прополз на кухню в поисках нескольких персиков — ужин он пропустил, наблюдая за рыцарями, и теперь в желудке было совсем пусто. В последний раз взглянув на стены родного дома, который напоминал ему только о хорошем. Грозный Волк-младший тихо закрыл за собой дверь.
Он слишком поздно понял, что за ним следят, и остановился, но выражение его лица говорило о принятом непоколебимом решении.
— Не останавливай меня, отец. Я должен сделать это. Ты знаешь, такая жизнь не для меня. Я никогда не буду фермером.
Послышался шорох шагов по сухой земле, звук опускающихся, скользящих по одежде рук. Отец глухо прокашлялся. Он стоял позади, в нескольких футах.
— Дамон, Рыцарей Тьмы все презирают, — напомнил он. — Ты — хороший сын и станешь хорошим человеком. Но этот путь ведет в пропасть. Он — не для тебя.
— Рыцари Тьмы совсем не злобные. Я наблюдал за ними, отец. Они восхитительные, гордые люди. — Мальчик повернулся. В сумерках, когда звезды едва проступали на небе, лицо отца было плохо различимо, но Дамон чувствовал, что сейчас оно выражает тревогу и печаль. — Я выбрал свой путь, как когда-то сделал ты, и хочу уйти сейчас. Я должен сделать это.
Парнишка собирался сказать еще многое. И то, что отец, конечно, может остановить его сейчас, но, скорее всего, в следующий раз ему этого не удастся; что уж точно не удастся переубедить его; что у него нет никакого желания становиться соламнийцем ни следующей весной, ни любой другой; что хочет стать Рыцарем Тьмы как можно скорее. Но Дамон ничего этого не сказал. Он просто смотрел, как отец расстегивает цепочку на шее.
— Я был всего лишь на год старше тебя, когда вылетел из родного гнезда, — произнес Грозный Волк- старший глухо. — Мать будет плакать, узнав, что я позволил тебе уйти. Но все, что я могу, — это удержать тебя еще ненадолго. Единственное, на что я надеюсь, — ты сам поймешь всю глупость этой затеи и вернешься. Рано или поздно. — Теперь он держал цепочку в руке. Сколько Дамон себя помнил, отец всегда носил ее и никогда не снимал. — Мой отец дал мне это в тот день, когда я уходил из дома.
Серебряная цепочка тускло блестела при слабом свете звезд, на ней висела старая, потертая золотая монетка. Мальчик подошел ближе. На монете виднелся мужской профиль, с бородой и в необычном шлеме, который венчало повисшее перо, похожее на цифру один, вместо глаза был вставлен крошечный голубоватый алмаз.
— Мы — древний род, Дамон, — продолжал фермер
Дамон кивнул, вспоминая некоторые из тех историй, что рассказывал и пересказывал ему отец зимними вечерами.
— Эти купцы оставили свое дело во время Третьей Драконьей Войны и взяли в руки оружие. Затем они сменили его на лопаты и стали помогать народу восстанавливать жизнь. Один из наших предков, Харалин Грозный Волк, даже сотрудничал с гномами.
— Я помню эту историю, — сказал Дамон, переминаясь с ноги на ногу и очень боясь, что отец скажет что-нибудь такое, что сможет удержать его.
— Это было вскоре после войны, когда гномы Торбардина получили право жить в Гарнетских горах. Тогда была, как говорят, заработана первая монета. — Отец указал на перо в форме цифры один и на алмаз. — Она очень необычная. Другой такой больше нет, даже в хранилищах Палантаса.
«Стоит кучу денег, поскольку она золотая и в нее вкраплен алмаз, — Дамон это знал, — и еще больше, потому что старинная и единственная в своем роде. Отец мог бы купить за нее большую ферму со скотиной. Настоящая фамильная реликвия».
— Эту монету гномы дали Харалину за его помощь в Третьей Драконьей Войне и за работу на обустройстве гранатового рудника. Она передавалась веками от отцов сыновьям. Теперь я передаю ее тебе. — Грозный Волк-старший повесил цепочку сыну на шею и заправил монету за ворот его рубахи. — Иди к своим Рыцарям Тьмы, сын. Мне известны все их секреты, которые ты случайно узнал. Тебе не место среди них. Ты или вернешься домой, или найдешь еще какое-нибудь великое приключение. Когда повзрослеешь и создашь собственную семью, — даже если ты будешь очень далеко отсюда, — передай эту монету своему первенцу и расскажи ему о наших корнях.
Глаза отца увлажнились, но он не плакал.
— Я передам ее моему первому сыну, — поклялся Дамон. — Но я найду себе место среди Рыцарей Тьмы. — «И стану летать на драконах», — добавил он про себя. — Ты будешь гордиться мной.
Затем, радуясь, что его не остановили, мальчик повернулся и побежал, чтобы отец не видел его слез. Он бежал не останавливаясь, пока не достиг лагеря рыцарей.
— Дамон Грозный Волк! — крикнул полевой командир, как только заметил между рядами шатров его приближение.
Небо меняло цвет ночи на утренний. В эти несколько туманных моментов мир никак не мог решить: просыпаться или еще рано. Стояла тишина, которую даже животные боялись нарушить своим дыханием. Как только на горизонте появился розовый лепесток рассвета, птицы запели и Кринн возгласил свое пробуждение: «Да будет еще один день!»
— Я хочу стать Рыцарем Тьмы, — заявил Дамон. Его плечи были приподняты, подбородок воинственно выдвинут, в глазах горело непоколебимое решение. Мальчик ждал, что командир повторит, что он слишком молод, и пошлет его обратно домой, но этого не произошло.
— Помоги Френдалу с его шатром, — бросил тот небрежно. — Мы скоро уходим в Найтлунд и собираемся соединиться с еще одним отрядом. Ты по дороге многому должен будешь научиться, юноша. Если пройдешь испытания…
Последовала пауза, и командир тщательно оглядел Дамона.
— Я пройду все испытания, сэр, — выпалил тот.
— Тогда я буду первым, кто поздравит тебя. Временами Дамон валился с ног от усталости. Не было ни одного места на его теле, которое бы не ныло. Особенно болели руки, покрытые ссадинами и кровавыми мозолями — от перетаскивания всего и вся и от меча, конечно. Как только у него появлялась надежда на то, что они заживут, ему выдавали какое-нибудь новое оружие для тренировок или еще более тяжелый тюк для переноски, и ранки снова саднили. Но Дамон никогда не позволял себе даже помыслить об отказе от мечты, хотя командир неоднократно и довольно грубо спрашивал, не намерен ли он уходить. Каждую ночь юноша вынимал из-за пазухи древнюю монету, проводил пальцем по ее ребру и вспоминал свою семью.
Он понимал, что тренировки и должны быть суровыми, и чувствовал восторг и возбуждение в ожидании битв. Все люди вокруг него постоянно участвовали в учебных боях, чистили и точили оружие, драили латы и обсуждали людоедов, с которыми им предстояло сражаться в Найтлунде. Дамон оставался в стороне от большинства этих разговоров, хотя Френдал иногда вызывал его на беседу. Однажды он даже спросил юношу о старой монете, и тот воспользовался случаем, чтобы поведать историю о предках, получивших свою реликвию в благодарность от гномов. Но в основном Дамон в разговоры не вступал, наблюдая за всем как бы со стороны. В тихие свободные минуты, когда у рыцарей бывали передышки, он часто практиковался во владении доверенным ему оружием.
За день пути до границы Найтлунда, когда они встали лагерем на фермерском поле, Френдал
