Вот высказывание Сергея Довлатова о редакции вообще и о Некрасове в частности: «Он (Некрасов) …красиво председательствует на совещаниях. Мирит главного редактора с обиженными писателями (Виктор Платонович так себя и называет 'облезлый голубь мира'). Практическую работу выполняют Горбаневская и Бетаки. Распоряжения отдает Максимов. А вот отдуваться пришлось Некрасову. 'Континент' — журнал влиятельный и солидный. Более того, самый влиятельный русский журнал. Огромные его заслуги — бесспорны. Претензии к нему — естественны. Предъявлять их можно и нужно. Но — по адресу».
Помогали во всяких секретарско-технических делах Таня Максимова и Оля Свинцова, молодая француженка русского происхождения.
О популярности в СССР этого журнала (кроме прямых отзывов из Москвы, Питера Новосибирска, Архангельска и ещё нескольких городов) косвенно свидетельствует тот факт, что в порту Калиниграда, как нам сообщили из двух независимых источников в 1979 году, моряки расплачивались с проститутками экземплярами «Континента». Это же, кстати, свидетельствует и о том, что раздаваемые морякам в портах Европы книги отнюдь не все «летели за борт», как утверждают порой некоторые эмигранты, попавшие на запад уже в восьмидесятых годах.
В редакцию постоянно заходил народ потрепаться — часто забредали бывший московский актёр Лев Круглый и, приехавший в Париж в конце 1975 года, Вадим Делоне, самый младший из семи участников демонстрации на Красной площади против советского «наведения порядка в Чехословакии» в 68 году. Вадик писал довольно интересные стихи, но когда я ему говорил, что пора уже собрать первую книжку, он всегда как-то неуверенно отмахивался.
Однажды он лёг днём поспать и больше не проснулся. А было ему 36 лет.
Книжка Делоне вышла в Париже посмертно, в 1984 году. Мне кажется, что он погиб оттого, что никак не мог жить не в Москве, не мог найти себе нишу. И то, что один из его предков был француз — сын убитого в 1789 году последнего коменданта Бастилии, во времена Французской революции эмигрировавший в Россию, нисколько не помогало. Легенды и предания, в том числе и семейные, мало кому помогают выжить. Так что Вадик пил пиво в неумеренных дозах и ходил трепаться в редакцию «Континента».
Теперь — о Максимове. Он был человеком неожиданным и даже тяжёлым. Подозрительность, которую он, видимо, унаследовал от блатного мира, не давала ему покоя, и он про каждого нового человека задавал себе, а иногда и кому-нибудь из близких людей, всегда один и тот же вопрос: «предаст или не предаст».
При этом он был добр и помогал многим людям, оставшимся в России, в частности, регулярно переправлял деньги своему старому другу Юрию Левитанскому, хорошему поэту и житейски неприспособленному для борьбы за место под солнцем человеку. Помогал он и своим родным. Максимов происходил из семьи рабочих-железнодорожников, и его родственники продолжали жить в провинции и работать на железной дороге, так что можно легко представить себе, каково им пришлось в начале девяностых годов.
Максимов уделял непомерное внимание одежде, а поскольку вкусы у него остались вполне советские, стандартные, то дорогой (обычно светлосерый) костюм с модным галстуком был для него главным показателем социальной значимости человека.
Пожалуй, манеру одеваться, как попало, он терпел только у меня, довольно быстро примирившись с моим упрямым нежеланием обращать на это внимание. Да ещё на Наташу Горбаневскую, с её хипповатостью, тоже махнул рукой: а вот от тех женщин, которые были в его глазах женщинами, требовал (молча и в пределах своего вкуса) элегантности в одежде…
Была у него одна беда: нечастые, раз в три-четыре месяца, но очень тяжёлые запои. Случайно выпив, он уже не мог остановиться. По сути дела, это был пивной алкоголизм в самом классическом виде: от пяти до восьми дней он пил только пиво и воду, ничего не ел. В такие дни он иногда мне звонил, просил приехать. Я приезжал, и Володе этого было довольно: я читал или работал, он пил, спал, снова пил, только просил посидеть с ним подольше — будто боялся оставаться сам с собой. Если же дома была его жена, Таня, он и вовсе успокаивался, но пива требовал примерно раз в полчаса…
Он старался быть справедливым во всём, но удавалось ему это, в основном, в мелочах. При этом он любил повторять, что если Бог был бы справедлив, он бы всех нас в порошок стёр…
Когда в 1976 году из редколлегии «Континента» ушли Синявские, Максимов очень злился: «левые и есть левые, что тут поделаешь!». Сначала он только бросал в их адрес упреки, что они «сознательно, или нет, неважно, но полезны советским властям, что раскол в эмиграции выгоден только левым…» Ну а потом по логике развития ссоры начал верить, что Синявские — агенты влияния. Написал хамскую, несправедливую, с передёргиваниями, раздражённую, книгу, «посвященную», в основном, европейским левым — «Сагу о носорогах».
Но когда в «перестройку» из архивов КГБ выплыл документ, посвященный разработке гэбэшного задания по дискредитации Синявского в глазах эмиграции, Максимов на следующее же утро позвонил Синявским и пришёл к ним в дом с извинениями, закончив тем самым пятнадцатилетнюю вражду.
Иногда бывал он человеком «церковным» Но религиозность его была какая-то даже интеллигентская, с философствованьем, и потому мои весёлые кощунства его не шокировали.
У него была отличная память, и начитан он был невероятно, при этом очень бессистемно, с огромными неожиданными пробелами.
У него было одно очень мне близкое и нечасто встречающееся свойство: всякий раз он начинал писать с чистого листа, перешагнув через всё, что написано в прошлом… Уменье и писать и жить, не таща на себе груз прошедших лет.
Изредка он писал и стихи, но очень стеснялся и показывал их, вроде бы, мне одному, зная, что ни льстить, ни ругаться попусту я не стану.
На отдел поэзии в «Континенте», скрипя зубами, претендовала Наталья Горбаневская. Володя решил, что составлять подборки мы с ней будем через номер. Скоро, конечно, всё смешалось, четкая очередность нарушилась, и все двадцать лет мы с Наташей сталкивались, поскольку подход у нас совершенно не совпадал. Горбаневская старалась публиковать побольше «модернистов» или «абсурдистов», при том, что сама не относилась ни к тем, ни к другим.
