Перевод В. Топорова
GERONTION[3]
Ты, в сущности, ни юности не знаешь,
Ни старости: они тебе лишь снятся,
Как будто в тяжком сне после обеда[4].
Вот я, старик, в засушливый месяц,
Мальчик читает мне вслух, а я жду дождя.
Я не был у жарких ворот,
Не сражался под теплым дождем,
Не отбивался мечом, по колено в болоте,
Облепленный мухами.
Дом мой пришел в упадок,
На подоконнике примостился хозяин, еврей, -
Он вылупился на свет в притонах Антверпена,
Опаршивел в Брюсселе, залатан и отшелушился
в Лондоне.
Ночами кашляет над головой коза на поляне;
Камни, мох, лебеда, обрезки железа, навоз.
Готовит мне женщина, чай кипятит,
Чихает по вечерам, ковыряясь в брюзжащей
раковине,
Я старик,
Несвежая голова на ветру.
Знаменья кажутся чудом. 'Учитель! Хотелось бы
нам...'
Слово в слове, бессильном промолвить слово,
Повитое мраком. С юностью года
Пришел к нам Христос тигр.
В оскверненном мае цветут кизил, и каштан,
и иудино дерево, -
Их съедят, их разделят, их выпьют
Среди шепотков: окруженный фарфором
Мистер Сильверо с ласковыми руками,
Всю ночь проходил за стеной;
Хакагава кланялся Тицианам;
Мадам де Торнквист в темной комнате
Взглядом двигала свечи, фрейлейн фон Кульп
Через плечо поглядела от двери. Челноки без нитей
Ткут ветер. Призраков я не вижу,
Старик в доме со сквозняком
Под бугром на ветру.
После такого познания что за прощение? Вдумайся -
История знает множество хитрых тропинок,
коленчатых коридорчиков,
Тайных выходов, она предает нас шепотом
честолюбия,
Подвигает нас нашим тщеславием. Вдумайся -
Она отдает, лишь когда мы смотрим в другую
сторону,
А то, что она отдает, отдает с искусственной дрожью
И этим лишь разжигает голод. Дает слишком поздно
То, во что мы уже не верим, а если и верим,
То памятью обессиленной страсти. Дает слишком
рано
В слабые руки того, кто мнит, что без этого
обойдется,
Пока не спохватится в ужасе. Вдумайся -
Нас не спасает ни страх, ни смелость. Наша доблесть
Порождает мерзость и грех. Наши бесстыдные
преступленья
Вынуждают нас к добродетели.
Эти слезы стекают с проклятого иудина дерева.
Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.
Вдумайся, наконец.
Мы не пришли ни к чему, а я
Цепенею в наемном доме. Вдумайся, наконец,
Я ведь себя обнажил не без цели
И вовсе не по принуждению
Нерасторопных бесов.
Я хочу хоть с тобой быть честным.
Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился
И страхом убил красоту и самоанализом - страх.
Я утратил страсть: а зачем хранить,
Если хранимое изменяет себе?
Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:
Так как я приближусь к тебе с их помощью?
Они прибегают к тысяче мелких уловок,
Чтобы продлить охладелый бред свой,
Они будоражат остывшее чувство
Пряностями, умножают многообразие
В пустыне зеркал. Разве паук перестанет
Плести паутину? Может ли долгоносик
Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,
Фреска -
Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей
Большой Медведицы. Чайка летит против ветра
В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,
