Роберт Огилви, сквайр при шотландском дворе, на самом деле был предателем. Он только что услышал известие, за которое английский агент в Стерлинге заплатит ему золотом, — ему стала известна личность изменника при Эдуардовом совете. Баллиол, король-простофиля, чуть ли не открыто объявил, кто это такой, однако остальные члены совета либо осовели от вина, либо оказались недогадливыми. Все — кроме Огилви, мечтавшего о богатстве и власти. Секрет, который он узнал, поможет ему осуществить эти мечты.
Огилви пробирался по узкой, заваленной конским навозом улице, которая смердела, как мусорная куча в знойный летний день. Он увидел, как оборванный однорукий попрошайка отгоняет собачонку, лаявшую на него, и зрелище чужого несчастья преисполнило его самодовольством. Он молод, здоров и вскоре сделается богат. Огилви поспешил пересечь рыночную площадь, не обращая внимания на крики разъездных торговцев и коробейников, нахваливавших грубые безделушки и прочую дешевую дрянь. Он нырнул в прохладную темноту харчевни, освещенной скупыми лучами солнца, которые проникали внутрь сквозь два грубо прорубленных окна. В дальнем конце помещения сидел английский собрат Огилви, уже поджидавший его.
«Ну, — подумал шотландский чиновник, — скорее не англичанин, а валлиец. Наверняка явился сюда якобы по делу, связанному с Эдуардом Английским, и задержался, надеясь раздобыть хоть какие-нибудь сведения». Огилви, улыбаясь, направился к нему: у него имелось известие, от которого этот надменный валлийский чиновник подпрыгнет на месте.
Гороноди ап Рис был рад увидеть Огилви. Эдуард Английский послал его сюда собирать секреты, и благодаря молодому шотландцу-задире это, кажется, удастся. Он заказал лучшего вина и, когда неряха трактирщица принесла его, принялся щедро наливать шотландцу, а сам лишь пригубливал. Он внимательно слушал болтовню собеседника, отсеивая зерна от плевел, а слухи от правды, факты от непристойностей, которыми пичкал его Огилви. Ап Рис чувствовал, что у сквайра есть для него какая-то важная новость, и понимал, что со временем, и не без помощи вина, тот выложит ее. Наконец, Огилви, раскрасневшийся от выпивки, умолк, сделал очередной большой глоток и со стуком поставил кружку на стол.
— У меня имеется, — объявил он громко, — кое-какое важное известие, но за него вы мне щедро заплатите. — Ап Рис, ожидавший этого, кивнул, и шотландец пустился в ошеломительные откровения. Ап Рис слушал, старательно пряча изумление, а когда Огилви закончил говорить, извлек из сумы позвякивающий монетами кожаный кошель и бросил его на стол.
— Вы заслужили это, шотландец! — сказал он. — Вы честно заслужили это. — И, больше не мешкая, валлиец встал и тихо выскользнул из таверны. Огилви, совершенно пьяный, уставился на кошелек, трясущейся рукой подобрал его, спрятал под одежду, допил остатки вина и поднялся, собираясь уходить.
За всей этой сценой наблюдали двое мужчин, сидевших в дальнем конце харчевни. После того, как Огилви, пошатываясь, вышел на улицу, они нарушили настороженное молчание.
— Думаешь, Огилви ему сказал?
— Конечно! — ответил второй. — Иначе бы тот не вручил ему кошелек!
— И что теперь?
Второй пожал плечами:
— Эдуардов человек заполучил, что хотел. А Огилви?
Первый мрачно улыбнулся в ответ:
— О, он сделал свое дело. Сегодня же вечером разыщи его и перережь ему глотку!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
На шестой неделе пребывания в Ните Корбетт уже изнывал от беспокойства и нетерпения, как пес на цепи. Он так ничего и не разузнал, ему не хотелось расставаться с Мэв, но он все больше сознавал, что угодил в ловушку: лорд Морган неизменно вежливо отвергал все его просьбы о позволении вернуться в Лондон. Дни теперь тянулись так медленно, что Корбетта застигло врасплох внезапное разрешение его бед — оно явилось быстро и неожиданно, как меч, выхваченный из ножен, или стрела, со свистом рассекающая воздух.
В четверг, после дня солнцестояния, замок охватила какая-то бешеная суета. Вечером, вернувшись к себе в комнату, Корбетт и Ранульф застали там Оуэна: затянутый в черную кожу, он зловещей птицей сидел на узком подоконнике одной из бойниц.
— Я явился к вам с вестью от лорда Моргана! — выкрикнул он. — Вам предписано не покидать вашей комнаты.
— До каких пор? — рявкнул в ответ Корбетт. — Такое уже было несколько недель назад. У лорда Моргана весьма странные представления о гостеприимстве. Почему он так с нами обращается? Что он скрывает?
Оуэн спрыгнул с подоконника, как кот, и встал так близко к Корбетту, что тот уловил исходивший от него дурной запах и разглядел косые глаза с янтарным блеском.
— Лорд Морган, — ответил Оуэн, — волен делать все, что ему угодно, и в собственном замке, и в собственных владениях. Не забывай об этом, англичанин! — И, пройдя мимо Корбетта, он легко сбежал по каменной винтовой лестнице.
Оуэн был прав. Морган делал что хотел, а Корбетт с Ранульфом оставались настоящими узниками в своей каморке до понедельника. Ни один из них не пожелал бы, чтобы такое когда-нибудь повторилось: Корбетт вышагивал по комнате, огрызаясь на Ранульфа, или лежал на своем тюфяке, уныло уставившись в потолок, и размышлял о том, что на уме у Моргана. Впрочем, одна догадка у него имелась.
И все же Корбетт понимал, что, как ни любит он Мэв, ему придется покинуть Нит, причем с пустыми руками. Король будет в бешенстве — ведь за целых шесть недель, проведенных в Уэльсе, Корбетту не удалось разузнать ничего! Ранульф как мог утешал хозяина, предлагал научить его так ловко играть в кости, чтобы всегда выигрывать, но на такую заботливость Корбетт не отвечал благодарностью. Еду им приносили в комнату. Мэв навещала Корбетта, но присутствие Ранульфа было им помехой для сладостного общения, и во время этих свиданий Корбетт лишь спрашивал о том, что происходит в замке, а Мэв лишь уклончиво отвечала. Их каморка находилась под постоянным наблюдением: четверо или пятеро Оуэновых головорезов слонялись по узкому коридору возле их двери, а самим англичанам позволялось выходить лишь в «нужный чулан», помещавшийся в углу рядом с их комнатой.
Корбетт как только мог пытался постичь причину их содержания под стражей и почти все время проводил, задавая вслух вопросы — риторические, хотя Ранульф и силился честно отвечать на них. Наконец молодой человек, которому все это до смерти надоело, сердито заявил, что Корбетт может без труда найти причину их временного тюремного заключения.
— Каким же образом? — отрывисто спросил Корбетт.
— Да спросите у Гэрета, дурачка, — ответил Ранульф. — Он же всюду шатается и за всем наблюдает.
— Но он ведь слабоумный!
— Нисколечко, — улыбнулся Ранульф. — Он просто притворяется! Посулите ему горсть монет — и он сразу же заговорит, как разумный.
Корбетт только фыркнул в ответ. Какая чушь — а впрочем….
На следующее утро, в понедельник, ухмыляющийся Оуэн велел стражникам уйти и объявил, что Корбетт и Ранульф вольны ходить где им вздумается, могут даже в Лондон отправиться. В тот же вечер лорд Морган повторил приглашение, открыто намекнув на то, что англичане злоупотребляют гостеприимством, что им давно пора восвояси. Корбетт бросил страдальческий взгляд на Мэв, и та закусила губу, но едва заметно кивнула. Корбетту было понятно, что она пытается сказать ему, но на следующее утро Мэв, похоже, избегала его: Морган и Оуэн явно препятствовали их встречам и беседам.
Корбетт ощущал, что общий настрой в замке переменился: челядь с ними держалась более отстраненно, слуги и домочадцы открыто выражали англичанам свое презрение. В воздухе чувствовалась угроза, словно в дальних темных углах замка затаилась молчаливая опасность. Корбетт, несмотря на
