И она издала жуткий гнусавый смешок.
Я снова поднялась на цыпочки, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она вынимает пробку из высокой прозрачной бутылки и делает быстрый резкий глоток.
С длинным вздохом, содрогнувшись, она засунула бутылку под кучу соломы и зажгла новую свечу от слабого огонька той, что уже догорала. Капая воском, она поставила ее рядом с ее использованной компаньонкой.
Теперь она затянула новую песню, на этот раз более минорную; пела медленнее, как будто это заупокойная месса, произнося каждое слово с ужасной, преувеличенной отчетливостью:
Веревка и масло? Темные делишки?
Я вдруг осознала, что у меня волосы встали дыбом, как произошло, когда Фели провела черной эбонитовой расческой по своему кашемировому свитеру и затем поднесла ее к моему затылку. Но пока я пыталась прикинуть, как быстро сумею спуститься по деревянным лесам и убежать, женщина проговорила:
— Входи, Флавия. Входи и присоединяйся к моему маленькому реквиему.
Я подтянулась внутрь во мрак.
Когда мои глаза привыкли к свету свечей, я увидела, что она одета в белую хлопчатобумажную блузку с короткими пышными рукавами и по-крестьянски глубоким вырезом. С иссиня-черными волосами и яркой широкой юбкой в складку ее легко можно было принять за гадалку-цыганку.
— Робин покинул нас, — сказала она.
Эти три слова чуть не разбили мое сердце. Как остальные в Бишоп-Лейси, я всегда думала, что Грейс Ингльби живет в собственном изолированном мире, мире, где Робин все еще играет на грязном дворе, преследуя наседок от забора до забора и время от времени забегая на кухню выпросить конфету.
Но это неправда: она стояла, как и я, рядом с маленьким надгробием на церковном кладбище Святого Танкреда и читала простую надпись: «Робин Теннисон Ингльби, 1939–1945, покойся с Богом».
— Робина больше нет, — снова сказала она, и теперь это прозвучало словно стон.
— Да, — ответила я, — я знаю.
Частицы пыли парили, словно крошечные миры, в тонких лучах солнечного света, пронизывавших темноту помещения. Я уселась на солому.
Стоило мне это сделать, как голубь сорвался из гнезда и вылетел сквозь маленькое сводчатое окно. У меня чуть сердце не остановилось. Я думала, голубей давно нет, и чуть не села на глупое создание.
— Я повезла его на берег моря, — продолжала Грейс, поглаживая лодочку и не обратив внимания на птицу. — Робин любил море, видишь ли.
Я подтянула колени под подбородок и обвила ноги руками.
— Он играл в песке. Построил песчаный замок.
Повисло долгое молчание, и я увидела, что она уплыла куда-то в своих мыслях.
— У вас есть мороженое? — спросила я, как будто это самый важный вопрос в мире. Я не могла думать больше ни о чем.
— Мороженое? — Она кивнула. — Оно продавалось в бумажных стаканчиках… маленьких заостренных бумажных стаканчиках. Мы хотели ванильное — мы оба любили ванильное, Робин и я. Забавно, хотя… — Она вздохнула. — Когда мы ели его, чувствовался привкус шоколада… как будто они плохо сполоснули ложку.
Я кивнула с умным видом.
— Такое иногда случается, — заметила я.
Она протянула руку и снова коснулась кораблика, проведя пальцами по его гладкому раскрашенному корпусу. И затем задула свечу.
Мы немного посидели в молчании посреди капелек света, просачивавшегося в красную кирпичную пещеру.
Горячо. В ожидании чего-то, что должно случиться.
— Зачем ты здесь? — наконец спросила она. Я заметила, что она больше не глотала звуки так, как раньше.
— Викарий прислал пару человек разбить лагерь на поле Джубили. Попросил меня показать им дорогу.
Она сдавила мою руку.
— Гордон знает? — требовательно спросила она.
— Думаю, да, — ответила я. — Он сказал викарию, чтобы они обосновались в конце тропинки.
— В конце тропинки… — Она издала длинный медленный вздох. — Да, это будет хорошо, не так ли?
— Это странствующий кукольный театр, — сказала я. — «Куклы Порсона». Они ставят спектакль в субботу. Викарий их попросил. Их фургон сломался, понимаете, и… — Меня охватил внезапный приступ вдохновения. — Почему бы вам не прийти? — предложила я. — Вся деревня будет там. Вы могли бы сесть рядом со мной и…
Миссис Ингльби в ужасе уставилась на меня.
— Нет! — сказала она. — Нет! Я не могу.
— Возможно, вы и мистер Ингльби придете вместе и…
— Нет!
Она вскочила на ноги, подняв густое облако пыли, и несколько секунд, пока оно не улеглось, мы не шевелились, словно фигурки в стеклянном шаре.
— Тебе лучше уйти, — внезапно сказала она хриплым голосом. — Пожалуйста, уходи.
Не говоря ни слова, я на ощупь пробралась к отверстию, глаза слезились от пыли. С удивительной легкостью я спустилась на деревянную перекладину и продолжила длинный путь вниз.
Должна признаться, что мне в голову пришла мысль о Джеке и бобовом зернышке.
Двор фермы был пуст. Дитер ушел к реке вместе с Рупертом и Ниаллой, сейчас они, должно быть, уже разбили лагерь. Если мне повезет, я как раз успею на чашку чаю. У меня было такое ощущение, будто я была на ногах всю ночь.
Который час, кстати?
Господи, ослепи меня вилкой для рыбы! Поезд тети Фелисити прибывает в пять минут одиннадцатого, и я совершенно забыла о ней! Отец отдаст мои кишки на подвязки!
Даже если тетушка Фелисити еще не дымится на платформе с пеной у рта, каким же образом я попаду в Доддингсли? От фермы «Голубятня» это добрых шесть миль птичьего полета, а у меня, насколько я знаю, крылья пока не отросли.
Я неслась по тропинке, размахивая руками, словно мельница, как будто это могло добавить мне скорости. К счастью, дорога все время шла под гору, и внизу я видела фургон Руперта, припаркованный под ивами.
Дитер открыл капот «остина» и копался в его внутренностях. Ниалла развешивала рубашку на кустах для просушки. Гордона Ингльби нигде не было видно, Салли Строу тоже.
— Первый шанс вырваться на солнышко, который мне подвернулся, — сообщила мне Ниалла. — Дитер
