взрыву железнодорожных туннелей.
— Извините! — закричал миланский бизнесмен. — Я сожалею, что спровоцировал вас, и еще больше сожалею, что вообще родился на свет! А теперь, может быть, вы уйдете и дадите мне умереть спокойно?!
— Я принимаю ваше извинение, — сказал Кордл. — Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Он побрел к своей машине, тихонько напевая, и уехал.
Мир, висевший на волоске, был спасен.
Кордл доехал до арки Тита, остановил автомобиль и под звуки тысяч труб прошел под ней. Он заслужил свой триумф в не меньшей степени, чем сам Цезарь.
Боже, упивался он, я был отвратителен!
В лондонском Тауэре, в Воротах Предателя, Кордл наступил на ногу молодой девушке. Это послужило началом знакомства. Девушку звали Мэвис. Уроженка Шорт-Хилс (штат Нью-Джерси), с великолепными длинными темными волосами, она была стройной, милой, умной, энергичной и обладала чувством юмора. Ее маленькие недостатки не играют никакой роли в нашей истории. Кордл угостил ее чашечкой кофе. Остаток недели они провели вместе.
Кажется, она вскружила мне голову, сказал себе Кордл на седьмой день. И тут же понял, что выразился неточно. Он был страстно и безнадежно влюблен.
Но что чувствовала Мэвис? Недовольства его обществом она не обнаруживала.
В тот день Кордл и Мэвис отправились в резиденцию маршала Гордона на выставку византийской миниатюры. Увлечение Мэвис византийской миниатюрой казалось тогда вполне невинным. Коллекция была частной, но Мэвис с большим трудом раздобыла приглашения.
Они подошли к дому и позвонили. Дверь открыл дворецкий в парадной вечерней форме. Они предъявили приглашения. Взгляд дворецкого и его приподнятая бровь недвусмысленно показали, что их приглашения относятся к разряду второсортных, предназначенных для простых смертных, а не к гравированным атласным шедеврам, преподносимым таким людям, как Пабло Пикассо, Джекки Онассис, Норман Мейлер, и другим движителям и сотрясателям мира.
Дворецкий проговорил:
— Ах да…
Его лицо сморщилось, как у человека, к которому неожиданно зашел Тамерлан с полком Золотой Орды.
— Миниатюры, — напомнил ему Кордл.
— Да, конечно… Но боюсь, сэр, что сюда не допускают без вечернего платья и галстука.
Стоял душный августовский день, и на Кордле была спортивная рубашка.
— Я не ослышался? Вечернее платье и галстук?
— Таковы правила.
— Неужели один раз нельзя сделать исключение? — попросила Мэвис.
Дворецкий покачал головой.
— Мы должны придерживаться правил, мисс. Иначе…
Он оставил фразу неоконченной, но его презрение к вульгарному сословию медной плитой зависло в воздухе.
— Безусловно, — приятно улыбаясь, заговорил Кордл. — Итак, вечернее платье и галстук? Пожалуй, мы это устроим.
Мэвис положила руку на его плечо.
— Пойдем, Говард. Побываем здесь как-нибудь в другой раз.
— Чепуха, дорогая. Если бы ты одолжила мне свой плащ…
Он снял с Мэвис белый дождевик и напялил на себя, разрывая его по шву.
— Ну, приятель, мы пошли, — добродушно сказал он дворецкому.
— Боюсь, что нет, — произнес тот голосом, от которого завяли бы артишоки. — В любом случае остается еще галстук.
Кордл ждал этого. Он извлек свой потный полотняный носовой платок и завязал вокруг шеи.
— Вы довольны? — ухмыльнулся он.
—
— Мне кажется, сэр, что это не…
— Что «не»?
— Это не совсем то, что подразумевается под вечерним платьем и галстуком.
— Вы хотите сказать мне, — начал Кордл пронзительно неприятным голосом, — что вы такой же специалист по мужской одежде, как и по открыванию дверей?
— Конечно, нет! Но этот импровизированный наряд…
— При чем тут «импровизированный»? Вы считаете, что к вашему осмотру надо готовиться три дня?
— Вы надели женский плащ и грязный носовой платок, — упрямился дворецкий. — Мне кажется, больше не о чем разговаривать.
Он собирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:
— Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя за клевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.
Кордл уже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.
— Это становится нелепым, — молвил дворецкий, пытаясь выиграть время. — Я вызову…
— Говард! — закричала Мэвис.
Он стряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.
— Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасное знание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себе горло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ? Hombre, когда я надеваю его, он становится
Толпа, ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кроме хозяина.
— Я не имел в виду ничего подобного, — слабо запротестовал дворецкий.
— В таком случае это мужской плащ?
— Как вам будет угодно, сэр.
— Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесь от вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.
— Погодите! Зачем так спешить?! — возопил дворецкий. — Он побелел, его руки дрожали. — Ваш плащ — мужской плащ, сэр.
— А как насчет моего галстука?
Дворецкий громко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановить кровожадных пеонов.
— Но, сэр, галстук явно…
— То, что я ношу вокруг шеи, — холодно отчеканил Кордл, — становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязал вокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгальтером? Полотно — подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, не так ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлал бифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?
— Боюсь, что я не совсем понимаю…
— Так как же вы осмеливаетесь судить?
Толпа восторженно взревела.
— Сэр! — воскликнул поверженный дворецкий. — Молю вас…
— Итак, — с удовлетворением констатировал Кордл, — у меня есть верхнее платье, галстук и приглашение. Может, вы согласитесь быть нашим гидом и покажете византийские миниатюры?
Дворецкий распахнул дверь перед Панчо Вилья и его татуированными ордами. Последний бастион
