взгляд Штернберга. Он не отводил глаз, он давно научился не опускать взгляда. Он многое умел слышать, мог бы услышать и отголоски боли — в шеренге были раненые, — но не хотел слышать ничего подобного.
— Welcome to France, — бросил он канадцу, посмевшему с вызовом усмехнуться ему в лицо.
— Приехали, суши кальсоны, плотва! — гаркнул на пленного Валленштайн.
Ратке молча улыбался. На той стороне узкой улицы кинохроникёры наводили на лица бредущих вдоль тротуара канадцев камеру: крупный план.
На первом этаже старинной гостиницы, в большом тускло освещённом прокуренном зале несколько человек собрались вокруг закованного в наручники англичанина.
— …и не принимайте нас за идиотов. Мы прекрасно понимаем, что силы были слишком велики для рейда и недостаточны для вторжения. Так что это, в конце концов, было? — допытывался дознаватель на довольно приличном английском.
— Я был бы вам необычайно признателен, если б вы сами объяснили мне это, — отвечал англичанин без малейшей доли сарказма.
— Я вам сейчас объясню! — вспылил дознаватель. — На берегу нашли дюжину наших солдат, они были задушены. Их так скрутили верёвками, что они задохнулись. Это вы тоже не можете объяснить?!
— Приказ. Брать как можно больше пленных. Связывать так, чтобы они не могли уничтожить документы…
— Цели операции! — заорал дознаватель.
— Вы разрешите, я с ним немного поговорю? — Штернберг отстранил дознавателя, прибавив с брезгливой гримасой:
— Фюрер, знаете ли, не одобряет табакокурения. Вы не согласны с фюрером?
Дознаватель хмыкнул, однако сигарету затушил. Англичанин вскинул на Штернберга глаза. Штернберг положил ему на плечо левую ладонь, чувствуя его недоумение — пока без страха. Так, имя, звание… Англичанин подобрался — так пальцы сжимаются в кулак. Штернберг широко улыбнулся.
— Please don't resist, Bryan, — мягко произнёс он. — Otherwise it may be rather unpleasant for you. Relax. Just look at me.
Англичанин дёрнулся назад, переглотнул, стиснул зубы. Разумеется, он сопротивлялся, несмотря на предупреждение, и, разумеется, ему от этого было только хуже. Штернберг вогнал клинок своей воли в его сознание, точно нож под крышку запертой шкатулки, слегка надавил; офицер вздрогнул, не сводя с него остановившегося взгляда, зрачки его глаз резко расширились, как от сильной боли. Штернберг слегка склонил голову к плечу, ему нравился этот момент. Чужая память раскрылась перед ним, как полутёмный, с теряющимся во мгле высоким потолком, зал огромнейшей картотеки. Война… война. Высадка. Операция. Захватить порт, удерживать город в течение суток, разрушить аэродром… Слухи: немцы собираются испытывать оружие нового типа.
Штернберг отступил от пленного.
— Он действительно не знает подлинных целей операции. Но разведка у них работает неплохо.
— Чего это с ним такое? — хмуро спросил дознаватель.
Англичанин запрокинул голову, от угла рта протянулась тонкая нить слюны, в глазах плескался чёрный ужас.
— Ничего особенного. Через час придёт в себя. Да вы спрашивайте его, спрашивайте, вам же надо было, чтоб кто-нибудь развязал ему язык, — вот, пожалуйста. В таком состоянии он скажет абсолютно всё, что ему известно.
Штернберг вышел из гостиницы, саркастически улыбаясь. «Слухи», значит…
— Кто-то любезно предупредил англичан об испытаниях «Штральканоне», — неохотно ответил он на вопросы подчинённых.
Улица, загромождённая бетонными противотанковыми надолбами, выходила на широкий бульвар, тянувшийся вдоль пляжа. Подбитые десантные баржи, катера, танки с рогатинами высоких патрубков, вгрызшиеся гусеницами в крупную гальку, походили на выбросившихся на берег морских животных.
— Барахло танки, — сказал Валленштайн, спустившись с набережной на пляж. — Они просто теряют гусеницы на камнях.
Впрочем, много было на берегу и совершенно невредимых внешне машин. Рядом с ними в воздухе чувствовался странный едкий привкус, накатывала сильная слабость и тошнота. Какого рода поле возникало вокруг предмета, попавшего под невидимый луч «Штральканоне», было неизвестно до сих пор. Штернберг далеко обходил мёртвую технику. На глаза ему попался труп в серой куртке, лежащий по стойке «смирно», лицом в гальку. Почему это убитые всегда лежат так плоско, будто они уже наполовину ушли в землю, отстранённо подумал Штернберг. И вдруг заметил, что убитых вокруг много, много, из-за серой формы они сливались с камнями. Мутные волны прибивали к берегу трупы. Убитые неуклюже переворачивались в волнах, море утаскивало их назад и выплёвывало снова. Притащившиеся на пляж кинохроникёры наводили камеру на безразличные спины мертвецов.
На пляже, под жарким солнцем, прохватывал холод. Такой же холод, помнится, пронизывал целые кварталы Дюссельдорфа после бомбардировки, только из разбитых домов выносили отнюдь не солдатские — женские, детские трупы. И с какой раскалённой добела яростью думалось тогда об этих лежащих сегодня ничком на камнях союзниках. Штернберг окинул солнечный пляж холодным взглядом победителя. Бесстрастная белизна высящихся за пляжем меловых утёсов казалась воплощённой в камне прелюдией к грядущим, ещё не ведомым достижениям. Он уже представлял себе, что напишут завтра немецкие газеты — рядом со статьями о стремительном наступлении германских войск на Дону и в предгорьях Кавказа, — об этом бездарном предприятии. «Враг потерпел в результате этой десантной попытки, смехотворно обставленной с точки зрения военного искусства, уничтожающее поражение…»
Штернберг ждал триумфального возвращения в мюнхенский институт: успех операции должен был затмить потерю первого образца «Штральканоне». Победу они отпраздновали втроём в маленьком ресторанчике с выбитыми дверьми и окнами, упившись обнаруженным тут же кальвадосом и перед уходом бросив на пустую стойку веер рейхсмарок. Штернберг знал, что деньги у них будут, возможно, даже будет повышение по службе: интересно, что теперь скажет ему при встрече штандартенфюрер Лигниц, никогда не ждавший от своих подчинённых каких-то революционных достижений?
Мюнхен
— Мне следовало бы попросту отстранить вас от работы.
— За что? За то, что я помог этому лазарету, который по какому-то недоразумению именуется гарнизоном Дьеппа, дать англичанам хорошего пинка?
— За нарушение приказа, за очередную неуместную инициативу — раз. За то, что вы окончательно убедили вермахт в том, что с нами нельзя иметь дел, — два. — Лигниц, по своему обыкновению, говорил очень тихо, без интонаций, его сухое блёклое лицо, исчерченное возле глаз и у рта преждевременными морщинами, ничего не выражало. Что стояло за его словами, Штернберг не мог услышать (прочесть, ощутить — любое обозначение в равной степени подходило к тому не имеющему названия чувству, которым они оба владели в равной степени и потому были закрыты друг для друга). Но глаза Лигница за слюдяным блеском тонких хрупких стёкол были усталые и понимающие, и Штернберг знал, что начальник не собирается выгонять его со службы — ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё.
— Если расставить вдоль побережья орудия хотя бы в половину мощности «Штральканоне-2», — Штернберг, подавшись вперёд, указательным пальцем несколько раз ткнул в стол, размашисто очертив ломаный контур береговой линии, — об опасности второго фронта можно будет забыть. Неужели генералы этого не понимают?
— Они понимают лишь то, что солдаты под действием этих лучей напрочь теряют голову. Становятся неуправляемыми. И что устройства типа «Штральканоне» будут поставляться не в вермахт, а в СС. Кто вам приказал стрелять по пляжу? Вы должны были использовать «Штральканоне» только в качестве зенитного
