ничего точного не сообщают и от которой не помогали никакие снадобья. В прекрасном замке города Мартель, сохранившемся до наших дней как впечатляющий памятник XII века, на границе с Дордонью, Генриха Младшего постигла Божья кара. Он исповедовался в своих грехах, повелел родным и приближенным исправить все сотворенные им несправедливости и отправил епископа Ажанского к Генриху II с мольбой о прощении. Тот, поколебавшись немного и спрашивая себя, уж не становится ли он жертвой какой-то новой уловки, отыскал в своей сокровищнице очень красивое золотое кольцо, украшенное драгоценным сапфиром, и вручил его епископу, прося передать кольцо сыну в знак прощения. Когда епископ вернулся, юный принц уже был при смерти. Взяв кольцо, он надолго поднес его к губам перед тем, как надеть на палец; затем, повернувшись к Гийому ле Марешалю, не отходившему от него ни на шаг, попросил совершить за него то паломничество в Иерусалим, которое он поклялся совершить сам. Затем распределил свое имущество между приближенными, велел посыпать пеплом плиту так, чтобы получился крест, и, оставшись в простой тунике, по приятии Святых Даров и по помазании освященным елеем, угас.
Трогательнее всего в повествовании об этой кончине то место рассказа, где говорится о некоем монахе, обратившем внимание умирающего на красивый перстень, который остался у него на пальце после раздела имущества между нищими, духовенством и родными. Генрих отвечал ему: «Это кольцо я берегу не из жажды обладания, но чтобы засвидетельствовать пред Судией моим, что отец мой простил меня и дал мне сие в знак сердечного прощения своего». И добавил, что кольцо можно будет снять с пальца его, как только он испустит дух. Но и после того как он навсегда смежил веки, все попытки снять перстень с пальца оказались тщетными. Все поняли, что это знамение: Бог принял и утвердил отчее прощение, дарованное сыну. Произошло это 11 июня 1183 года.
читаем в «Жизнеописании» Гийома Марешаля, который собирался в Святую землю, дабы исполнить обет «юного короля».
ГРАФ ПУАТУ И ГЕРЦОГ АКВИТАНИИ
Смерть «юного короля» вызвала немалые потрясения в королевстве Плантагенета, и прежде всего в лоне его собственного семейства. Мать усопшего первой в глубинах души своей почувствовала утрату, поняла, что обольстительного наследника, сына неисправимого и притягательного больше нет; за ночь до его смерти ей приснился вещий сон — распростертый на ложе своем «юный король» с двумя царственными венцами: одна корона — золотая, та самая, которой он был увенчан в день своей коронации, другая — из света, неведомого средь смертных, подобная Святому Граалю[25].
Когда к королеве прибыл архидиакон церкви Уэльса, коему поручено было объявить о смерти ее старшего сына, она прервала его на полуслове; Алиенора заведомо знала, что он собирается сказать, и ей довольно было сонного видения, посланного в Солсберийский донжон, где ее держали взаперти и под неусыпным надзором вот уже девять лет…
Что же касается Генриха II, чей деспотизм поспособствовал злосчастьям сына, оставленного без крупицы власти, то и он не остался безучастным к постигшей его утрате. Жизнеописание трубадура Бертрана де Борна повествует о трогательных подробностях его встречи с королем некоторое время спустя после скорбного происшествия: Бертран хвастался, что у него довольно ума, чтобы не беспокоиться о своем замке — уж его-то он всегда оборонит от любого нападения; Генрих, взяв штурмом Отфор, не удержался от насмешки: «Бертран, вам придется пустить в ход весь свой ум!»[26]. Тот отвечал, что утратил весь ум, когда умер «юный король». И король заплакал о своем сыне и простил Бертрана, повелев облачить его и одарить землями и почестями. Все оплакивали «лучшего короля из всех, когда-либо рожденных матерью, великодушного и красноречивого, нравом прекрасного и видом смиренного»[27].
Среди обетов, данных «юным королем» перед смертью, между прочим, имелось и намерение решительно потребовать от отца возвращения королеве, супруге своей, полнейшей свободы. Некоторое время спустя ее дочь Матильда пересекла Ла-Манш со своим супругом, чтобы навестить Алиенору, а через год королеве было дозволено ответить на этот визит, посетив Винчестер, где Матильда разрешилась сыном, которого нарекли Гийомом (то есть Вильгельмом). В 1184 году произошло всеобщее примирение: память святого Андрея вся семья отмечала в Вестминстерском дворце. Генрих II Плантагенет по этому случаю преподнес своей супруге в дар прекрасную пурпурную мантию на беличьем меху с отделанными мехом и расшитыми золотом рукавами. Противоречия, разделившие было Алиенору с ее самым любимым сыном Ричардом, незадолго до этого удалось сгладить, и это примирение на День святого Андрея, как и семейное собрание в дни Рождества, завершилось совместным появлением всех Плантагенетов на людях. Вскоре Алиенора преподнесла дары монастырю в Фонтевро — и это было в первый раз с тех пор, как она засвидетельствовала таким образом свое благоволение этой обители задолго до своего супружества с Плантагенетом.
Вопрос о наследовании оставался в подвешенном состоянии. Аквитания пребывала тогда в мире, граф Эймар Лиможский безропотно согласился сдаться 24 июня 1183 года, вскоре после смерти «юного короля», когда Бертран де Борн, подавленный скорбью, сочинил два трогательных «плача» на погребение юного принца, по которому все горевали. Ибо, несмотря на все свои изъяны, безмерную расточительность и вспышки беспричинной ярости, у Генриха Младшего было обаяние, за которое его любили, и он умел со всеми держаться любезно и учтиво. По общему мнению, природа не поскупилась на дары для обоих старших сыновей Плантагенета: оба были красивы, щедры, со вкусом к поэзии и музыке. Но все же именно в Ричарде ярче, по-особенному ощущалась южная чувственность, унаследованная от матери. Истинный аквитанец, со вкусом к изяществу, со страстью к приключениям, с врожденным чувством ритма, которое он иногда обнаруживал несколько неожиданным образом. Например, сообщает летопись, если вдруг монахи в церкви пели не так, как ему хотелось, он поднимался на клирос и начинал руководить хором посредством «голоса и жеста». Подобно отцу, он был решителен в действиях, быть может, проявлял в бою чрезмерную суровость, чего никогда не позволял себе Генрих Младший. В Аквитании говаривали про него так: «Ни единая гора, сколь бы высока и крута она ни была, ни единая башня, сколь бы ни была она неприступна и вознесена, не бывала препятствием для него; столь же сноровистого, сколь дерзкого, столь же смекалистого и упорного, сколь порывистого». Великолепный в своем блеске рыцарь, впрочем, исполненный ревностного стремления к поддержанию порядка и правосудия, он явно был счастлив в этой земле, слывшей плодоносной и ухоженной, жить в которой хорошо и приятно. Английский хронист того времени Рауль из Дицето оставил восторженное ее описание в сочинении, которому он дал название «Образы истории»: «Богатая и изобилующая всякими древностями и редкостями; одна из богатейших провинций Галлии, из числа счастливейших и плодороднейших, с возделанными полями, с городами, с лесами, изобилующими дичью, с весьма здоровыми водами»; и далее летописец описывает русла Гаронны и ее судоходных притоков, текущих с Пиренеев к океану; что же до населения, то люди в этом краю речисты и склонны к чревоугодию — эти же определения он прилагает и к обитателям Медока или Дордони. Жители Пуату любят хорошую говядину и доброе вино, замечает он, и предпочитают кушанья с перцем и чесноком; он обращает внимание и на их пристрастие к охоте на диких уток, на которых они ставят силки, — известно, что еще и в нынешние времена жители края развлекают себя ежегодной охотой на диких голубей.
