убедительно.
Антисемиты прибегают еще к одному приему. Пусть в политике видных евреев сейчас нет, однако их много в науке и культуре — доля евреев там куда больше их доли в населении. Воздействие евреев на культуру чрезвычайно вредно для духовных ценностей русского народа. Правые считают, что евреи систематически разлагают и развращают русских людей. В смысле статистики правые вполне корректны. Доля евреев среди студентов всегда была высока, несмотря на любые ограничения. Евреев непропорционально много в Академии наук, в университетах (в особенности на естественных факультетах и в медицине), кинематографе, литературе, музыке, юриспруденции, средствах информации. В некоторых специальных областях, вроде шахмат и игры на скрипке, количество евреев особенно поражает. Крайняя правая требует, чтобы доля евреев в этих занятиях была ограничена их долей во всем населении (0,69 %, согласно публикациям «Памяти»). Русский писатель по фамилии Сорокин оповестил, что он не хочет, чтобы грузины, башкиры или евреи писали стихи по-русски[258], — не хочет, потому что не доверяет: они не могут правильно передать мелодию языка — на это способен только русский. Башкир должен писать для других башкир, еврей — для других евреев. Известный русский критик заявляет, что произведения Исаака Бабеля могут быть значительным явлением еврейской литературы, но в русской литературе им нет места. То же относится к картинам Шагала[259] .
И в других странах шли когда-то горячие споры по этому поводу. Немецкие профессора объявили Гейне «не-немецким» поэтом задолго до Гитлера, а после 1933 года был запрещен даже Мендельсон. О вкусах не спорят, и нет сомнений, что убеждения Сорокина искренни и глубоки. Но большинство его соотечественников так не думают: стихи Пастернака и Мандельштама, и тем более песни Высоцкого и Галича, читают и помнят гораздо больше, чем стихи и песни самых знаменитых из политических друзей Сорокина. В многонациональном обществе, подобном российскому, где так интенсивно перемешивались расы и национальности, нелегко оперировать расистскими аргументами. Изучение русской аристократии показывает, что большинство самых древних и знаменитых родов были смешанной крови, многие — вообще нерусского происхождения: монголо-татарского, польского, немецкого и так далее. Я взял более или менее наугад пятьдесят фамилий видных представителей русской правой прошлого и настоящего. Ни одной из них нет в образцовой работе по русским фамилиям Бориса Унбегауна. Правда, и этот справочник не полон: фамилии Ельцина, например, в нем также нет. «Всякая кровь нечиста», — писал сто лет назад Константин Леонтьев. Тщательные обследования расовой чистоты в нацистской Германии были делом рискованным, а в нынешней России их и вовсе следовало бы запретить. Несколько вдумчивых писателей-националистов выделили ряд еврейских писателей, композиторов, художников, философов (вроде Рубинштейна, Левитана, Шестова, Франка) и включили их в число тех, кто способен по-настоящему понять и раскрыть русскую душу. (Все они, кроме Левитана, были крещеными евреями.) Но большинство евреев, заявляют эти писатели, не хотят и не могут достигнуть надлежащего слияния с русским духом из-за их врожденного космополитизма, беспокойства, отсутствия корней и постоянной тяги к модернизму. Литературные критики «Нашего современника» и «Молодой гвардии» доказывают, что это относится и к тем, кто воевал за Россию (Борис Слуцкий) и даже отдал за нее жизнь (Павел Коган, Михаил Кульчицкий, Иосиф Уткин): в их произведениях есть нечто преувеличенное, фанатическое и нет гармонии — в отличие от произведений истинно русских поэтов.
Возможно, в этих суждениях есть доля истины: даже такого разнопланового литератора, как Илья Эренбург, трудно вообразить певцом сибирских лесов, тайги или казацкой станицы. Однако любую национальную литературу образует множество тем, настроений, стилей. Для подавляющего большинства русских детские стихи Самуила Маршака были и остаются такой же частью национальной традиции, как популярные песни сталинской эпохи, написанные Исааком Дунаевским.
В любом случае культурный антисемитизм проявляют лишь некоторые группы интеллигенции. Пропаганда была бы куда эффективнее, если бы антисемиты могли доказать, что во времена жестокого дефицита «евреи живут лучше», чем остальное население. Но этим аргументом пользуются редко: доля евреев в номенклатуре и среди других получателей высоких доходов не так уж велика. Правда, немало евреев занялось предпринимательством, а гнев правых как раз обращен против мафии — по их словам, она мертвой хваткой вцепилась в русскую экономику и загребает (или крадет) миллиарды рублей (или долларов). Но эта мафия, насколько можно судить, состоит из русских (включая бывших партийных бонз) и из представителей южных кланов — кавказцев, жителей Средней Азии. Евреи здесь не выделяются и вряд ли могут быть очевидной мишенью.
С исходом евреев из бывшего Советского Союза и постоянным уменьшением их значения во всех сферах жизни объективные основы антисемитизма, то есть политические и социальные условия, порождающие антиеврейские настроения, разрушаются. Правда, прямой связи между уровнем антисемитизма и «объективными условиями» не существует: в Германии начала 30-х годов еврейский вопрос объективно был не самым главным, что не помешало нацистской партии набрать силу, стоя на идейной платформе, в которой антисемитизм был очень важным элементом. Очень возможно, что в будущем антисемитизм станет мене» нужен русской правой, но вряд ли он исчезнет совсем.
В определенных группах населения сохраняется глубинная ксенофобия — страх и ненависть к инородцам. Этим людям необходимо иметь врага. Метафизический, абстрактный еврей еще послужит антисемитам для объяснения великих бед России. Молодежи, возможно, это уже не так интересно, но старшее поколение — те, кому за пятьдесят, — реагирует на пропаганду весьма остро, особенно в период больших эмоциональных потрясении и душевных травм.
Необходимо упомянуть о двух других составляющих современной русской идеологии, хотя они не новы и не слишком перспективны. В 1990–1991 годах наблюдалось некоторое возрождение панславизма: славянские фестивали прошли не только в Москве, но и в Рязани и Смоленске; создавались культурные фонды, проводились политические конференции с участием иностранных гостей[260]. Однако эти мероприятия не вызвали большого энтузиазма, возможно, из-за общего ощущения, что славянские братья внутри и вне прежнего Советского Союза не проявляют особого интереса к тесным связям с Россией. Каковы же могут быть мотивы организаторов нового движения славянской солидарности при таком слабом отклике общественности? Вероятно, они надеются, что со временем возникнут некие общие интересы — если не с правительствами западных славянских стран, то с группами, которые в равной степени отвергают капитализм, либерализм и западный образ жизни в целом. Более интересно в интеллектуальном смысле возрождение евразийства. Первыми евразийцами была небольшая группа молодых эмигрантов-интеллигентов, живших преимущественно в Праге. В 1922 году они опубликовали сборник статей «Исход к востоку», который и стал их манифестом. Членов группы объединяла идея, что если в прошлом для России была важна западная культура, то будущее России — на Востоке.
Вера и азиатскую миссию России не нова, в XIX веке ее разделяли поэты, философы, военные. Они считали, что Россия во многом отличается от Запада, поэтому ей следует не копировать европейские институты, а обратить свою энергию на Восток, где она может сыграть важную положительную роль. Евразийцы восприняли некоторые идеи славянофилов, некоторые — отвергли, осознав, что славянская солидарность, к которой столь часто взывают, в большой степени лишена реального содержания. Они восприняли некоторые коммунистические идеи (точнее, им импонировал динамизм нового режима), но полагали, что в конечном счете большевизм не сможет предложить ничего положительного и, когда это обнаружится, евразийство займет его место как ведущая идеология России.
Эти идеи не были и специфически русскими. Евразийцы широко заимствовали их у новой науки — геополитики, а что касается концепции, рассматривающей Запад как старый, истощенный организм, которому противостоят молодые и динамичные народы Востока, то она впервые появилась в Германии.
Расцвет евразийства продолжался около десятилетия — к 1933 году пар из него вышел, движение раскололось, и его участники пошли разумными путями. В свое время евразийцев заметили, ибо их лидеры обладали литературными талантами и определенной свежестью мысли. Как признал теолог Флоровский, один из ранних евразийцев, много вопросов они поставили правильно, но большинство их ответов были ошибочными или вовсе не относились к делу[261]. Евразийцы так и не разъяснили, что они имели в виду — реально существующий Восток или умственную абстракцию; не дали понять, хотели ли они синтеза Европы и Азии или отвергали и ту, и другую; являлась ли их приверженность
