тем временем увлекла Хока в гостиную. Дверь закрылась.
Заглянув в салон, Йен замер при виде своего маленького сына, дремавшего на коленях Джорджианы. Будущий маркиз сосал большой палец — младенческая привычка, которая не оставляла его во время сна. Другой рукой он держался за кружевную оборку рукава, словно утверждая свои права на эту леди.
Зрелище поразило Йена.
Вид Джорджи, баюкающей сына, ошеломил его. Настоящее олицетворение материнской нежности!
Сердце Йена наполнилось радостью и болью. Но сейчас он, возможно, видит начало новой жизни. Это настоящая семья. Настоящий дом.
В его жилище не было души, а у сына — материнской любви.
Джорджиана выглядела такой милой, доброй и приветливой, такой нежной и сердечной, что горло Йена сжалось. Он прислонился к косяку, и продолжал жадно смотреть на нее.
Она должна выйти за него! Иначе и быть не может!
Он хотел для своего сына лучшего воспитания, чем было у него, и остро сожалел о том, что живет еще хуже, чем его родители.
Аристократический дом, в котором он вырос, был холодным и чопорным. Вместо любви в нем царили гордость, достоинство и строгость.
До того момента, когда Джорджи подняла глаза и увидела стоявшего в дверях Йена, в душе все еще жил гнев на него, за то, что утаил от нее существование Мэтью. Одно дело — нежелание упоминать о бывших любовницах, имеющих наглость врываться в дом в самое неподходящее время, и совсем другое — держать в тайне от нее своего ребенка. Это оскорбление куда серьезнее.
Но тут она почувствовала его присутствие, увидела, что он наблюдает, как она баюкает его сына, и замерла, невольно отметив выражение его лица: под глазами лежали густые тени, губы напряженно сжаты, брови сведены, и каждая линия его могучего тела кричала о неописуемом одиночестве.
Джорджи молча уставилась на него.
Еще во время их первой встречи в Калькутте она ощутила скрытую под маской успешного дипломата боль. И еще раз — в молитвенной пещере, где спросила о его жене. Обычно он умело скрывал эту боль, но теперь Джорджи впервые увидела ее. Она была написана на его лице. Отражалась в тоскующем взгляде.
Этот человек тяжело ранен. И одного долгого, испытующего взгляда в его глаза было достаточно, чтобы превратить гнев в сочувствие. Как могла она сердиться, когда он выглядел таким убитым? Так очевидно нуждавшимся в нежности?
И тут ее осенило. Возможно, в том, что ее отослали в Лондон, виден перст судьбы. Йен Прескотт спас жизнь ей и братьям. Может, теперь ее очередь спасти его?
Они безмолвно смотрели друг на друга. Джорджи не шевелилась, боясь разбудить спящего малыша.
Мэтью, должно быть, почувствовал присутствие отца и пошевелился в ее объятиях. Она успокоила мальчика поцелуем в теплый лоб.
— Папа! — Мэтыо брыкнул ножками, но поскольку очень уютно пригрелся, не хотел слезать с колен Джорджи.
Йен улыбнулся. Глаза его светились гордостью.
— Сынок! — Он нагнулся и сжал брыкающуюся ножку сына. — Вижу, у тебя новый друг.
Сердце Джорджи дрогнуло, когда Йен поднял на нее настороженный взгляд.
— Здравствуйте.
Она улыбнулась, вспомнив, что получила такое же приветствие от его сына.
— Ленч подадут на террасе. Скоро, — пробормотал он. — Пойду отыщу кого-нибудь из нянь, чтобы приглядела за ним. Мэтью, ты хорошо себя вел, пока меня не было?
— Он настоящий ангел. И состоит из одних достоинств. — Она поцеловала ребенка в макушку и обняла чуть крепче. — Я забираю его себе.
— Правда? — удивленно прошептал Йен. — Я завидую.
— Нам нужно поговорить, — решительно объявила она.
При этих словах по его лицу пробежала тень. Очевидно, ему было не по себе. Но он тут же кивнул и отправился на поиски няни.
Когда, несколько минут спустя, Мэтью передали на попечение добродушной полной женщины. Йен закрыл дверь и повернулся к Джорджи, не подозревая, что в той проснулся материнский инстинкт и что она сердится на него из-за ребенка.
Ей очень хотелось как следует отчитать Йена, но под настороженностью и внешней стойкостью явно крылась его уязвимость, и стало понятно, что нужно действовать крайне осторожно.
Гадая, с чего начать, Джорджи нахмурилась, пожала плечами и решила, что лучше действовать напрямик.
— Почему ты ничего не сказал мне о сыне?
— Просто не было подходящего случая, — бросил он, глядя на нее с безопасного расстояния.
— Но ты мог хотя бы упомянуть о нем! — воскликнула она. — Специально скрывал его от меня или забыл о его существовании?
— Ни то и ни другое, — проворчал Йен. — Доброго дня и тебе тоже!
— Прости, если мое приветствие тебе не понравилось, но, боюсь, сегодня утром меня ожидало немалое потрясение. Собственно говоря, полагается упомянуть о своих детях, когда делаешь предложение. О чем еще мне следует знать?
— Ни о чем! — крикнул он.
Джорджи медленно выдохнула. У нее было так много общего с маленьким Мэтью Прескоттом! Такая же грусть, которую часто испытывала вечно предоставленная себе малышка Джорджи… Но в то же время кто лучше ее может заставить его понять нужды сына?
Джорджи села в кресло.
— Он прелестный ребенок.
— Спасибо, знаю, — буркнул Йен.
— Чудесный, умный и прекрасно воспитанный. И… — Она осеклась.
Йен оглянулся и послал ей мрачный взгляд:
— И?..
— Изголодался по твоей любви.
Он продолжал смотреть на нее.
— Почему ты никогда не рассказывал о нем?
Йен растерянно провел рукой по волосам и отвернулся.
— Не знаю.
— Не знаешь? Неужели не видишь, как он старается привлечь твое внимание? Надеюсь, ты не стыдишься его?
— Конечно, нет, — обиделся Йен, после чего надолго замолчал, уставившись в стену.
— Поговори со мной, — попросила Джорджи. — Не отворачивайся. Помоги мне понять.
Он расстроенно потер лоб и покачал головой.
— Когда я надолго уезжаю, стараюсь не думать о Мэтью. Я просто должен выбросить его из головы. Иначе просто не мог бы выполнять свою работу. А она требует холодного разума и спокойствия. Отрешенности. Объективности. И, поверь, в этом мальчике ничто меня не раздражает. — Он громко сглотнул и послал ей измученный взгляд. — Он мое дитя. И я никогда его не забуду и не покину.
— О, Йен… — Она подошла и положила руку ему на плечо.
Не стоит спрашивать, почему так болезненно пребывание рядом с сыном. Ответ был очевиден: скорбь по матери Мэтью. Ребенок напоминал Йену об умершей жене. Должно быть, он очень ее любил!
— Идем. Посиди со мной, — прошептала она, сжимая ладонями его руку.
Избегая ее нежного взгляда, он позволил подвести себя к дивану. Они уселись. Джорджи испустила долгий вздох, но оба продолжали молчать. Она почти ощущала присутствие его усопшей жены в этой комнате.
