жизнь ленточный червь был, двадцати одного фута длиной, вот это его и состарило преждевременно. И прикончило в конце. А ведь про червя никто даже не знал, пока он не умер, хоть и лопал он, как батрак, пять-шесть добрых обедов в день съедал. Будь он сегодня жив, так я, наверно, до сих пор бы с ним ездил. Да, точно, ездил, и деньги в банке у меня были бы. Но как только у него всем жена стала заправлять, мне пришлось пускаться наутек. Она говорит: «Ты ведь не можешь меня так бросить, Кочет. От меня все погонщики ушли». Я ей так говорю: «Не могу? А вот погляди, как я не могу». Нет, сэр, никакой мне возможности не было на нее работать, и я ей так и сказал. В женщинах ни грана щедрости. Только себе все загребают, а ничего не отдают. И не верят никому. Боже праведный, как же не любят они с тобой расплачиваться! Ты на них один, как два мужика, пашешь, а они, дай им волю, еще и кнутом тебя будут подгонять. Нет, сэр, не для меня это. Никогда. Не станет мужчина на женщину работать, если только у него мозги, а не простокваша.
— В Форт-Смите я тебе то же самое говорил, — сказал Лабёф.
Не знаю, намеренно ли техасец так против меня выступил или нет, но если да, то с меня его замечание — «как с гуся вода». У пьяного же что на уме, то и на языке, но даже так я понимала, что Кочет не про меня говорил, когда по пьяной лавочке ополчился на женщин, — с теми-то деньгами, что я ему плачу. Я б его на месте осадила, сказав, к примеру: «А как же я? Что с теми двадцатью пятью долларами, что я вам дала?» Но ни сил, ни склонности с ним препираться у меня не было. Что с пьяного возьмешь, что дурака на место ставить?
Я думала, мы уже никогда не остановимся, — уж чуть до Монтгомери в Алабаме не доехали. Мы с Лабёфом время от времени перебивали Кочета и спрашивали, сколько нам еще ехать, а он отвечал:
— Уже недалеко, — и начинал новую главу своего долгого и полного приключений жизнеописания. В этих скитаниях ему много драк и тягот выпало.
Когда же мы наконец остановились, Кочет только и сказал:
— Сдается мне, хватит.
Времени уж было далеко за полночь. Мы выехали на более-менее ровное место где-то в сосновом лесу, росшем по склону, — только это я и сумела различить в потемках. Я так устала и занемела вся, что двух мыслей связать не могла.
Кочет сказал, что, по его расчетам, мы проехали пятьдесят миль —
Техасец их напоил из фляг, накормил и стреножил. Седла оставил — для тепла, — а узду распустил. Бедные лошадки совсем притомились.
Огонь мы не разжигали. Я на скорую руку поужинала галетами с беконом. Галеты уже совсем засохли. Под клочками снега лежала подстилка из хвои, и я руками нагребла себе побольше, чтобы на земле получился лесной матрас. Хвоя была грязная, ломкая и сыроватая, но все равно постель у меня вышла лучшая за все путешествие. Я завернулась в одеяла и дождевик и поудобнее устроилась в этой хвое. Зимняя ночь стояла ясная, и я разобрала на небе сквозь ветки Большую Медведицу и Полярную звезду. А луна уже закатилась. У меня болела спина, ноги все распухли, и я так вымоталась, что руки дрожали. Потом дрожь унялась, и я вскоре унеслась в «сонное царство».
~~~
Наутро Кочет зашевелился, еще солнце не успело выйти на востоке из-за тех гор, что повыше. Казалось, ему все нипочем, хоть мы вчера и ехали без передышки, хоть и пил он чрезмерно, а потом почти не спал. Теперь Кочет захотел кофе и развел костерок из дубовых веток, вскипятить себе воды. Дыма от костра было чуть — белые космы его быстро рассеялись, но Лабёф все равно сказал, что это глупое барство, раз мы так близко подошли к добыче.
А я будто едва глаза сомкнула. Воды во флягах оставалось на дне, и умыться мне не дали. Я взяла парусиновое ведерко, положила в него револьвер и отправилась вниз по склону искать ключ или ручеек.
Поначалу склон был пологий, а потом довольно круто обрывался. Кусты здесь стали гуще, и я за них цеплялась, чтоб не скатиться. Спускалась все ниже и ниже. Почти достигнув дна и с ужасом думая, как придется карабкаться обратно, я услыхала плеск и какое-то фырканье. Первая моя мысль была: «Это еще что такое?» А потом я вышла на бережок. И на другой стороне ручья человек поил лошадей.
Без труда можно вообразить, что я остолбенела при виде этого приземистого убийцы. Он меня пока не заметил и не услышал — лошади фыркали слишком шумно. Винтовка у него была закинута за спину на этой его веревке. Я уже собралась было повернуться и бежать оттуда, но как к месту примерзла. Стояла столбом.
Потом он меня увидел. Вздрогнул и быстро перехватил винтовку. Наставил ее на меня и пригляделся с той стороны ручья.
И говорит:
— Так-так, а ведь я тебя знаю. Тебя зовут Мэтти. Ты маленькая Мэтти, счетоводка. Подумать только. — Ухмыльнулся и опять закинул винтовку за плечо.
Я говорю:
— Да, и я тебя тоже знаю, Том Чейни.
Он спрашивает:
— Ты что тут делаешь?
Я отвечаю:
— За водой пришла.
— Что ты делаешь в этих горах?
Я сунула руку в ведерко и вытащила драгунский револьвер. Само ведерко выронила, взяла револьвер обеими руками. И говорю:
— Я здесь затем, чтоб доставить тебя в Форт-Смит.
Чейни рассмеялся и говорит:
— Ну а я не поеду. Как тебе это понравится?
Я говорю:
— На этой горе — отряд офицеров, они тебя заставят.
— Интересные новости, — отвечает. — И сколько их там?
— Да около полусотни. Все хорошо вооружены и шутить не намерены. Давай ты сейчас бросишь лошадей, перейдешь через ручей и пойдешь передо мной вверх по склону.
А он мне:
— Пусть твои офицеры сами за мной побегают. — И лошадей собирает. Их там было пять, папиной лошадки Джуди я среди них не увидела.
Я говорю:
— Если откажешься идти, мне придется тебя застрелить.
А он от сборов своих не отрывается и говорит:
— Вот как? Тогда лучше взведи-ка сперва курок.
Про это я совсем забыла. Оттянула курок обоими большими пальцами.
— До конца оттягивай, — говорит Чейни.
— Я умею, — отвечаю я. А когда щелкнуло, говорю: — Так ты со мной не пойдешь?
— Видимо, нет, — отвечает. — Все ровно наоборот. Со мной пойдешь ты.
Тогда я направила револьвер ему в живот и выстрелила. Отдачей меня назад отбросило, я оступилась, а пистолет вырвался у меня из руки. Я его быстренько подобрала и снова на ноги вскочила. Круглая пуля ударила Чейни в бок и сшибла его наземь — он распластался под деревом, полусидя. Сверху меня уже звали Лабёф с Кочетом.
