пока у нее не началась истерика. В Москву возвращаться не хотелось — вернее, не было сил, — и она отправилась в райцентр, где ее никто не знал и где, черт подери, имелся ресторан. «Напьюсь», — решила она, паркуясь рядом с гостиницей, на виду у дежурившей поблизости милицейской машины.
Уже начав открывать дверь, она обнаружила на сиденье рядом с собой пузатую склянку с хлороформом. Ольга не помнила, когда, как и, главное, зачем прихватила ее с собой. Очевидно, лежавший на полке рядом со склянкой секундомер — такой же, как тот, что был описан в рассказе, — навел ее на какие-то любопытные размышления. Впрочем, в данный момент проку от этих размышлений она не видела никакого.
Напиться ей так и не удалось. В ресторане было чересчур шумно, дымно, грязно, водку подавали отвратительную, вино — еще хуже; вдобавок к Ольге почти сразу начали липнуть какие-то полупьяные подонки. С трудом высидев в этом шалмане чуть больше полутора часов, она расплатилась и ушла, не имея ни малейшего понятия о том, что станет делать дальше.
Вот тут-то она и убедилась, что Бог на свете есть. Если существует Бог, то должен существовать и дьявол; Дымова не знала, кто сделал ей этот подарок, но подарок был воистину королевский: подойдя к своей машине, она с огромным удивлением увидела переминавшуюся возле закрытой передней дверцы Воронихину. За спиной у Воронихиной громоздился огромный белый джип, на котором она, судя по всему, приехала. Джип, наверное, был тот самый, о котором шла речь в рассказе. С болезненным любопытством разглядывая в мертвенном свете ртутных фонарей бледное, с расширенными глазами лицо Воронихиной, Ольга подумала, что ее муженек впервые в жизни написал по-настоящему реалистичную вещь. Еще ей подумалось, что она может существенно добавить в рассказ реализма; обстоятельства сами собой сложились таким образом, что Ольга могла сделать сочинение мужа полностью реалистичным.
— Какая встреча, — холодно сказала она, вынимая из кармана ключ. — Как ты здесь очутилась?
Воронихина коротко, прерывисто вздохнула.
— А разве вы не…
— Что — «я не»? Следила за тобой? Ты что, нездорова?
— Простите, мне показалось… почудилось… Я…
Говорить ей было трудно, но Ольга Павловна вовсе не собиралась ей помогать. Глядя в испуганные глаза этой девчонки, Дымова испытала горькое удовлетворение: соплячка явно получила, прочла и верно оценила содержание пришедшей по почте рукописи. Неожиданная встреча с женой любовника ее добила; пожалуй, девчонке этого было бы вполне достаточно, но ведь существовал еще и Дымов!
— Тебе почудилось, — медленно, с холодной издевкой произнесла Дымова, — что мне известно о твоей связи с моим мужем и что я намерена тебе отомстить? Что ж, ты недалека от истины.
— Ольга Павловна, — Воронихина умоляюще прижала к груди сомкнутые ладони, — Ольга Павловна, я вас умоляю, простите меня! Я… Все кончено, честное слово! Вы больше никогда меня не увидите, не услышите обо мне. Поверьте, я боюсь не за себя… то есть я не боюсь, мне просто стыдно, так стыдно! Я сама хотела вам рассказать, объяснить, но я не знала как… Вы же видите, я подошла сама, как только…
— Как только увидела на стоянке мою машину и решила, что я пришла за тобой, — насмешливо закончила Дымова.
— Неправда! То есть и это тоже, но я бы могла… В общем, меня есть кому защитить и мне вовсе необязательно к вам подходить.
Дымова усмехнулась, вставляя ключ в дверной замок. Ника посторонилась, давая ей открыть дверцу.
— Пустые разговоры, — вздохнула Ольга Павловна. — Этот твой защитник не выскочит на крыльцо с дубиной? Давно ты здесь торчишь? Он ведь, наверное, беспокоится.
— Он в душе. Я звонила буквально за минуту до вашего прихода, никто не отвечает…
— Ага, — сказала Ольга Павловна, садясь за руль и сразу же незаметным движением убирая с сиденья склянку с хлороформом. — Что ж, присаживайся, поговорим. Садись, садись, нам есть о чем потолковать. Извинения твои — пустой звук. Тебе не кажется, что я заслужила подробного, откровенного рассказа о том, как вы вдвоем водили меня за нос? Садись! — Она слегка повысила голос, и вышколенная хирургическая сестра Воронихина машинально подчинилась отданному знакомым голосом врача приказу. — Для меня все это давно не секрет, — продолжала Ольга, вынимая из кармана носовой платок. — Я свое уже отплакала, отскрипела зубами, так что бояться тебе нечего. Перегорело все, потухло… Просто не люблю белых пятен в собственной биографии. Дверь прикрой поплотнее, сквозит. Плотнее, плотнее!
Пока Воронихина хлопала дверцей, она привычным движением откупорила бутылку и опрокинула ее, прижав платок к широкой горловине, а когда Ника обернулась, ее поджидал сюрприз.
С Дымовым проблем не возникло — он по-прежнему спал, хотя и успел за время отсутствия Ольги перебраться из машины в дом. На столе стояла откупоренная бутылка водки, в которой не хватало почти половины. Ольга на всякий случай влила в пьяно бормочущего мужа еще целый стакан; это могло его убить, но ей было наплевать. Потом она притащила в дом бесчувственное тело Воронихиной и связала соперницу так крепко, как сумела, напоследок засунув ей в рот какую-то тряпку.
Так они и ночевали рядышком на полу: Дымов — пьяный до бесчувствия, а Воронихина — связанная, с кляпом во рту. Очнувшись, она все поняла и принялась мычать, стуча связанными ногами по полу, но Ольга не обращала на нее внимания. До утра она просидела за столом, куря сигареты и раз за разом перечитывая дрожавшие на экране ноутбука строчки рассказа, а утром снова дала пленнице наркоз, влила в начавшего подавать признаки жизни мужа еще бутылку водки и отправилась в поселок, где ей за час сколотили отличный ящик — прочный и вместительный.
Внутри у нее все оледенело, потеряло чувствительность. В самый последний момент Ольга передумала и не стала хоронить мужа вместе с Воронихиной. Во-первых, очнувшись, они могли совместными усилиями как-нибудь выкарабкаться из своей могилы, а во-вторых… Во-вторых, в голову ей пришло кое-что получше.
Она внесла в рассказ кое-какие коррективы, и Воронихина ушла под землю в полном сознании и даже без кляпа. Засыпая яму землей, Ольга безучастно прислушивалась к доносившимся из-под все увеличивающегося слоя песка и подзола крикам и глухим ударам. Нужно было радоваться или, на худой конец, ужасаться, но она по-прежнему ничего не чувствовала. Покончив с работой, едва живая от усталости, Ольга вернулась в дом, перевернула все вверх дном, оставила на подоконнике сигареты, вылила оставшееся спиртное в крысиную нору и набрала на компьютере несколько бессмысленных фраз, которые должны были навести мужа на неприятные размышления.
Чуть позже она ужаснулась тому, что сделала, но отступать было поздно — колесо завертелось, процесс пошел, и Ольге пришлось, стиснув зубы, продолжать эту страшную игру. Эта игра ее безумно утомила, и, стоя над открытой могилой, на дне которой копошился Дымов, она думала о том, что еще не поздно оставить все как есть. Пусть он откроет гроб, увидит то, что лежит внутри, пусть ужаснется и живет дальше с этим ужасом, привычно прячась за нее, Ольгу, как за несокрушимый утес, способный уберечь его от житейских бурь. Выбор был за Дымовым, и он его сделал.
Когда он протянул ей руку, стоя на крышке гроба, в котором уже неделю покоилась его пассия, Ольга ясно, как в открытой книге, прочла в его глазах все, что он собирался сделать. Это был уже знакомый ей взгляд — скользкий, трусливый, увертливый и в то же время полный глупого превосходства. Этот идиот до сих пор считал, что может ее обмануть. Это привело Ольгу в ярость, но она сдержалась и сдерживалась до тех пор, пока муж одним резким рывком не расставил все точки над «i». Он не хотел жить; вернее, он не хотел жить с ней, а для нее это было одно и то же.
Ну, не хотел, и не надо… Кто она такая, чтобы противиться его желаниям?
Вместе с ними она похоронила их письма, фотографии и копию рассказа, которую забрала из квартиры Воронихиной. Если их когда-нибудь найдут, сразу станет ясно, кто устроил это двуспальное захоронение; впрочем, если их найдут, все будет понятно и без писем. Чем дальше Ольга уезжала от кордона, тем сильнее становилась уверенность в том, что ее непременно поймают, и поймают очень скоро. Все могло бы получиться совсем по-другому, если бы не новый приятель Воронихиной, оказавшийся на удивление сообразительным и разворотливым. Это был настоящий мужчина, не чета Дымову, и Ольга хорошо понимала, почему Воронихина предпочла его Александру. Он был надежен — качество, встречающееся у современных мужчин реже, чем крылья у лошадей.
