его пристрастным. И социал-демократическая «Форвертс», признавая факт тщательно проведенного предварительного следствия, сожалела, что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и критиковала приговор по делу Люксембург, прежде всего, в той его части, где главного обвиняемого, старшего лейтенанта Фогеля, приговорили к тюремному заключению, но не за причинение тяжкого телесного повреждения или умышленное убийство, а всего лишь за злоупотребление должностными полномочиями. Но ведь после заключения врачей, проводивших вскрытие в присутствии тайного советника Бира, которое ничуть не противоречило показаниям участников драмы, другого приговора, по крайней мере по делу Либкнехта, нельзя было и ожидать; во всяком случае, не было никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения отстаивала и демократическая газета «Воссише цайтунг», которая писала, что даже суд присяжных едва ли смог бы принять иное решение, чем военный трибунал. Однако, добавил автор статьи, психологический климат в гражданском суде был бы другой и общественность встретила бы его приговор с бо льшим пониманием. Конец фразы напоминает о развернутой в печатных органах крайне левых злобной кампании, раздувавшей и подогревавшей в рабочих массах недоверие к военным вообще и к военному судопроизводству в частности. Приведем отдельные выдержки из комментария «Франкфуртер цайтунг» (№ 359 от 16 мая 1919 г.): «Если уже эта часть приговора (имеется в виду оправдательный вердикт в случае с Либкнехтом. –
Мы несколько подробнее остановились на истории этого судебного процесса, на котором Канарис фигурировал в качестве члена состава суда, именно потому, что в связи с этим делом политические левые вскоре выдвинули против Канариса тяжелые обвинения, которые мы сейчас рассмотрим.
Его упрекали не за участие в военно-полевом суде и не за благожелательное отношение к подсудимым, но даже годы спустя вновь и вновь утверждалось, будто Канарис через несколько дней после вынесения приговора помог бежать из следственной тюрьмы старшему лейтенанту Фогелю. Все обстоятельства побега так и остались до конца невыясненными. Когда стало известно об исчезновении Фогеля, берлинская левая пресса выступила с резкими нападками на высшие военные органы. Особенно досталось прусскому военному министерству и руководству Гвардейской кавалерийской дивизии, которых прямо обвинили в содействии побегу. Газета «Ди Фрайхайт», близкая независимым социал-демократам, утверждала, что в деле замешаны капитан Вальдемар Пабст и еще некий лейтенант Сихонг и будто загранпаспорт для Фогеля изготовили в паспортной службе военного министерства, но, как потом оказалось, подобной службы в военном ведомстве вообще не существует.
Военное ведомство провело свое расследование, в ходе которого по подозрению в пособничестве арестовали и Канариса. Его арест вызвал сильное волнение среди офицерского и рядового состава морской бригады капитана 1-го ранга Лёвенфельда, и под его личное поручительство Канариса из-под ареста освободили. Однако он был обязан на время расследования не покидать пределы штаб-квартиры бригады, в то время располагавшейся в берлинском королевском замке. Ни великолепие окружающей обстановки, среди которой ему предстояло провести несколько дней под домашним арестом, ни продолжающееся расследование не могли приглушить в Канарисе привычное чувство юмора. Развеселил его особенно резкий контраст между роскошно убранным помещением и выдвинутым против него обвинением. В таком чрезвычайно приподнятом настроении Канариса можно было увидеть не часто. По словам коллег, в те дни находившихся рядом с ним, он воспринимал замок как потешную тюрьму. Домашний арест закончился, когда следственная комиссия убедилась в полной непричастности Канариса к побегу Фогеля, да и в Берлине его в тот момент вовсе не было.
Правда, необходимо констатировать, что, невзирая на официальное подтверждение невиновности Канариса, даже годы спустя левые политики и печатные органы левых партий продолжали настаивать на том, что, будучи членом военного трибунала, он на процессе по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург явно покровительствовал сперва обвиняемым, а затем и осужденным офицерам. О деле Фогеля вновь напомнил в своей драматической речи 23 января 1926 г. в подкомиссии парламентской следственной комиссии социал-демократический депутат Мозес, когда Канарис – уже капитан 3-го ранга, состоявший в руководстве военно-морского ведомства, – по поручению министерства рейхсвера выступил в качестве эксперта в ходе разбирательства обстоятельств мятежа 1917 г., остро полемизируя при этом с независимым депутатом Диттманом, который, оставаясь в тени, по существу, являлся одним из главных организаторов неудавшегося восстания на флоте. Спеша помочь независимому коллеге, социал-демократ Мозес резко критиковал министерство рейхсвера, приславшее в комиссию человека, который вместе с другими способствовал побегу убийцы Розы Люксембург. На отказ Канариса обсуждать перед членами комиссии данный сугубо личный вопрос бурно реагировали левые депутаты, выкрикивая в его адрес: «Убийца!.. Приспешник!.. Кайзеровский негодяй!» Лишь с большим трудом удалось председателю успокоить собравшихся. В тот же день министерство рейхсвера, ссылаясь на проведенное в 1919 г. судебное разбирательство, официально заявило о полной несостоятельности обвинений депутата Мозеса. Еще раз подобное обвинение прозвучало через пять лет (Канарис уже был в звании капитана 1-го ранга и начальником штаба североморской базы) в свидетельских показаниях известного участника капповского путча, бывшего адвоката Бредерика, на судебном процессе с политической подоплекой. По словам Бредерика, Канарис, злоупотребляя своим положением судьи, якобы нелегально пронес в тюрьму деньги, собранные членами Национального союза немецких офицеров, на организацию побега братьев Пфлюгк- Хартунг, обвиненных в расстреле Либкнехта. Но и в данном случае на самом деле все выглядело иначе. Как показало расследование военного министерства, Канарис действительно предпринял шаги, чтобы передать эти деньги братьям Пфлюгк-Хартунг, но только после их оправдания и с согласия тогдашнего рейхсверминистра Носке. Деньги пошли на оплату адвокатов и на покрытие расходов, связанных с вынужденным временным отъездом родственников обвиненных из Берлина, подвергавшихся постоянным угрозам физической расправы со стороны коммунистов. В обоих эпизодах, в 1926 и 1931 гг., министр обороны Гесслер и генерал Грёнер, оба настоящие демократы, после тщательного разбирательства безоговорочно встали на защиту своего подчиненного, а этого вполне достаточно, чтобы убедиться в беспочвенности нападок на Канариса.
В конце мая 1919 г. Канарис попал в аварию, которая могла иметь серьезные последствия. После «формального» обручения в Пфорцхейме он отправился в Мюнхен к капитану Эрхардту, великолепно проявившему себя при освобождении Баварии от правительства Советов, чтобы оттуда лететь в Берлин. Однако в районе города Ютербога самолет был вынужден совершить посадку на вспаханное поле, причем довольно жестко. Канарису потом долгое время причиняли страдания ушибленные ребра.
Первый рейхсверминистр, зорко следивший за ходом расследования обстоятельств побега Фогеля, был абсолютно убежден в невиновности Канариса. Об этом свидетельствует тот красноречивый факт, что несколько недель спустя Канарис оказался в адъютантуре министра. Главным адъютантом был майор фон Гилса, ему подчинялись капитан Макс фон Вибан и капитан-лейтенант Канарис. В тот момент штаб Носке уже выехал из здания бывшего Генерального штаба и после короткой остановки на Литценбургерштрассе разместился на Бендлерштрассе, где министерство рейхсвера оставалось длительное время. У Канариса с Носке сложились хорошие личные отношения. Лояльность, проявленная Носке к офицерам, в трудные дни поддержавшим социал-демократического министра, и гражданское мужество, с каким он защищал своих подчиненных перед своими партийными соратниками, с недоверием смотревшими на военных, снискали ему искреннее уважение офицеров его окружения. Впрочем, этот высокий, костлявый и сутулый человек с темными глазами за стеклами очков в стальной оправе обладал тонким юмором, заставлявшим звучать у Канариса родственные душевные струны.
К осени 1919 г. примирение и консолидация в Германии достигли уже такого уровня, что Носке мог отважиться совершить поездку по Южной Германии, чтобы обсудить некоторые вопросы с главами земель, которые видели в армии гаранта внутреннего порядка. Сначала отправились в Мюнхен. Вибан и Канарис ехали вместе с министром в его салон-вагоне. В Баварии сохранялась еще настолько напряженная обстановка, что Носке воздержался от посещения каких-либо воинских частей и ограничился совещаниями
