— Это кого? — опять хором переспросили князья.
— Батория Стефана, уроженца Трансильвании. Есть в Османии таковая волость.
— Первый раз это имя слышу, — удивился Юрий Семенович. — Из какого он рода, с кем знаком, где бывал?
— Не знает о сем никто, — развел руками боярин. — Привезен невесть откуда, языков человеческих не ведает и завсегда с толмачами османскими везде ходит, про род сей никто не слышал, родичей не сыскали, с сотворения мира никто невест сему роду не посылал, и сам невест не выписывал. Сказывают, может статься, на сестрах своих бояре рода его женились и чужих к себе не допускали. Сказывают еще, болезнью странной новый король страдает. Чернеет прямо каждый месяц и плох становится. Но сии приступы быстро его отпускают. Вестимо, аполепия Батория мучает.[13]
— Вы, смотрю, замучили совсем человека, — вступилась за гонца Полина. — А он с дороги, уставший, голодный. Идем со мной, боярин, велю стол тебе накрыть и место отдохнуть найдем. Пошли.
— Хитро султан придумал, — мотнул головой князь Друцкий. — В наместники такого слугу посадить, дабы наречий местных не понимал. Такому, знамо дело, со шляхтой супротив хозяина уж точно никак не сговориться.
Андрей кивнул, соглашаясь, покрутил в руках грамоту. Проверил печать, сломал, развернул свиток. На довольно большом листе было начертано только три слова: «Ты мне нужен».
Князь покрутил грамоту в руках, еще раз глянул на печать — но нигде более не нашел ни намека на тайный смысл то ли приказа, то ли просьбы. В желудке остро засосало: после того как в организацию похода на край света, за Атлантический океан вложено невероятное количество сил и серебра — вот так, просто, бросать все сделанное и возвращаться в Москву очень, очень не хотелось. Однако Зверев понимал и то, что ехать — надо. Не так просто было государю Иоанну найти его средь чужих и диких стран, снарядить особого гонца, своею рукою написать письмо нелюбимому слуге — возникшая внезапно надобность явно не была обыденным пустяком. Похоже, его присутствие на Руси оказалось сейчас очень и очень важно. И как бы ни манило князя Сакульского новое, наверняка прибыльное приключение — но Русь стократ важнее Испании и Америки, вместе взятых. Государь Иоанн Васильевич был тем правителем, который прямо сейчас, у всех на глазах, создавал из ничего великую и могучую державу. Если ему вдруг потребовалась помощь Андрея — отказать в ней царю было бы по меньшей мере гнусно.
— Не езди, — словно бес-искуситель, посоветовал из-за левого плеча дядюшка. — Не езди. Все планы прахом пойдут.
— Не могу, — отпустил письмо Зверев, и оно моментально скрутилось обратно в свиток. — Я клялся ему в верности. Обманывать не стану. Не по совести это выйдет.
— А детям, жене чего скажешь? Сам же их в путь за море уговорил, свершения великие пообещал, теперь же назад увезти хочешь?
— Коли бесчестно себя поведу, тогда как жене и детям мне в глаза смотреть? Какой пример своей подлостью им подам? Тогда еще хуже выйдет!
— Королю испанскому изменить убедил — тут совесть твоя не дрогнула?
— Какая же это измена? — пожал плечами Зверев. — Он сам род де Кераль отринул, в ссылку послал. По его повелению туда, куда указано, родичи наши новые и отправляются. И мы с ними за компанию. И, заметь, никто из нас его величеству Филиппу на верность не присягал. Можем по своему разумению в неведомых землях ничейных поступать. Иоанну же я клятву верности дал. И он меня не отвергает, он меня зовет. Да и раньше, пусть и не люб я ему, но напраслины на меня не взводил, недовольством не пугал. Негоже и мне предательством имя княжеское пятнать. Я, чай, не Курбский Андрей. Славы выродка после себя оставить не желаю!
Надо сказать, ни в мыслях, ни в желаниях князь не был настроен столь же решительно, как в словах. Где-то внутри остро и горячо плескалось сожаление, что гонец не опоздал хотя бы на несколько дней, когда берега Гышпании уже остались бы за кормой ушкуя и уже никто ничего бы изменить не смог. На поверхности же ворочалось огромное желание плюнуть на все — и уплыть. Царь далеко, прочие люди про его грамотку и не узнают ничего. Уплыл с семьей — и концы в воду.
Однако же вслух русский боярин ничего подобного сказать, разумеется, не мог. Не таковы русские люди, чтобы от отчины своей бежать, коли в них нужда потребовалась. И поступить так, как хочется — тоже не мог. Не мог он опуститься до такой низости.
— Пошли в трапезную здешнюю, Юрий Семенович? — вздохнул Зверев. — Велю слугам созвать всех для сего известия. Ждать, увы, мне некогда.
Уже через полчаса в главной зале замка собралась вся большая семья, родившаяся после свадьбы русской княжны и испанского гранда. Не понимая, в чем дело, молодые тревожно переглядывались, и Андрей поспешил внести ясность, кинув на стол свиток со сломанной печатью:
— Государь меня отзывает. Соскучиться не мог, не так уж сильно любит. Стало быть, правда нужен.
— Батюшка, а как же наши приготовления, экспедиция, планы общие?! — вскинулся Ермолай.
— Положим, сестра твоя, моя дочь, — склонил он голову в сторону Пребраны, что стояла, как всегда, крепко сжимая ладонь Карла, — свой путь избрала, обет верности в храме давая. Что до остального… Сил в дело общее и вправду вложено немало. Посему… Ты, сын мой, в новики не вписан, клятвами не связан. Сам решай, со мной помчишься о беде государевой узнавать али за делом нашим последишь моим именем?
— Я? — вскинул голову княжич. — Я, батюшка… Не знаю даже.
— Не понимаю тебя, сын. Настал час выбора, и я не хочу делать его вместо тебя. Тебе уже шестнадцать. Ты мужчина. Пришло время самому принимать решения, от которых зависит твоя жизнь.
Ермолай сглотнул, облизнул мгновенно пересохшие губы. Андрей не торопил его, понимая, какая жестокая буря желаний, мыслей, надежд и страха бушует в его разуме. Наконец княжич Сакульский кивнул:
— Прости, батюшка… Столько сил в поход наш вложено, столько с ним надежд. Трудно мне разом от всего отказаться. Опять же, и Пребране тоскливо будет ни единого знакомого лица рядом больше не видеть.
— Ну почему «прости»? — подошел к нему Зверев. — Все верно. За сестрой присмотреть, дабы обиды не было. За тем, чтобы серебро наше зря не разбазарили, чтобы род князей Сакульских долю достойную от побед будущих получил. Ты все решил правильно. Все правильно, сын.
Князь обнял ребенка, с этого часа вступающего на стезю взрослого мужа. Пользуясь паузой, прокашлялся князь Друцкий:
— Я так мыслю, Андрей Васильевич, спешка у тебя в деле твоем великая?
— Да уж, придется поспешить, — обернулся к нему Зверев.
— В скором да дальнем пути от женщин тягость одна, княже. Я так мыслю, тебе самым разумным будет жену и дочь младшую покамест здесь оставить, самому же обернуться быстро да узнать, в чем нужда царская случилась. Коли дело долгое, так они за тобой опосля неспешно поплывут. А коли хлопот немного выйдет, так ты сам возвернешься, да вы все вместе вослед гранду Гильермо Игулада-де-Кераль за море отправитесь и там все воссоединитесь в семье и в делах.
— Да, батюшка, — встрепенулась Арина. — Истину дядюшка глаголет, одному тебе куда как легче управиться будет!
Мысли и желания обоих князь Сакульский понял отлично и согласно кивнул:
— Верно. Одному мне будет проще.
Гранд Игулада-де-Кераль высказался последним, резко кивнул головой.
— Что? — повернул голову к сыну Андрей.
— Он желает выразить свое уважение твоей чести, батюшка, — пересказал Ермолай. — Клятва верности священна для каждого дворянина. Он горд иметь своим братом столь беспорочного человека и с нетерпением будет ждать твоего… Как это сказать? Когда вы с ним, и мы все тоже снова окажемся вместе.
