подробностями. Адмирал Лютьенс пресек слухи тем, что подтвердил их.
Все знали, что это значит.
Каждый располагал несколькими часами, чтобы привыкнуть к мысли о гибели.
Каждый искал выход из положения. И не находил его. Каждый понимал, что судьба поменяла лозунг адмирала Лютьенса «Победа или смерть!» на лозунг «Победа и смерть».
Экипаж «Бисмарка» из 2402 моряков имел в активе победу над «Худом».
Смерть же еще предстояло принять…
В ночь, предоставившую последнюю передышку перед бойней, страх смерти овладел неуязвимым, но все же поврежденным «Бисмарком». Всемогущий и жестокий, страх господствовал на гигантском корабле, захватил нижние палубы, утвердился в машинном отделении, проник в башни управления орудийным огнем, притаился в офицерских каютах, отбрасывал тень на корабельные мостики.
Люди в перегретых помещениях дрожали от холода, на верхних палубах их прошибало потом в холодную ночь. Страх смерти проявлялся в тысяче форм, под тысячей вычурных масок. Чувства, нервы, сердца вибрировали в унисон настрою этого жуткого, безжалостного, злого духа. То, что пережили 2402 члена экипажа «Бисмарка», что они чувствовали, на что надеялись и как боялись в эти ночные часы горечи и отчаяния, было хуже самой смерти. Потому что смерть была скорой.
Во всяком случае, для большинства из них…
Всего несколько дней назад многие юноши включились с улыбками на лицах, молодым оптимизмом и изрядной долей беззаботности в войну на море. Под личиной патриотизма таились их надежды, опасения, доверчивость и вера. Вера в победу. Кто из них предполагал, что победа означала их гибель ради других? Кто из них предполагал, что в условиях войны, влекущей за собой массовую гибель людей, победа и поражение, жизнь и смерть отдавались на волю слепого и беспощадного случая?
Кто из них имел представление о смерти?
Переживал жуткое ощущение собственной смерти?
Знал, сколько раз приходится умирать, перед тем как станешь мертвым?
Как слабеет решимость перед этим удушающим, ледяным, обжигающим страхом смерти? Как молятся весельчаки, плачут сильные люди, исчезает субординация, трусы становятся героями, а герои – трусами? Как рассеиваются, ускользают и исчезают маловразумительные, традиционные, часто превозносимые понятия мужественности, товарищества и героической смерти?
Младший лейтенант Петерс сидел за письмом в своей каюте. Писал быстро, суетливо, нервно, страницу за страницей. В школе он всегда получал плохие оценки за немецкий язык, поскольку его сочинения отличались чрезмерной краткостью. Позднее, когда он стал моряком, мать жаловалась, что он пишет ей слишком мало. Говоря точнее, кроме нескольких пустых банальных выражений чувств, выглядевших бессодержательными клише, в его письмах имелись только просьбы – просьбы сигарет, денег, еды и прочих вещей. Письма были короткими и напоминали в чем-то военные рапорты.
Сейчас перед лицом смерти и томимый страхом, он находил нужные слова. Слова, обращенные к матери, которые раньше не находил. Он писал с бешеной скоростью, с одержимостью, как будто пытался компенсировать все прежние упущения. Его монолог для матери был бегством от животного страха, от ужаса, от смерти.
Это письмо так и не дошло до одинокой старушки. Младший лейтенант Петерс спас на время жизнь двух своих сослуживцев и погиб. «Во время героического выполнения своего долга перед фюрером, народом и Отечеством», как писала через несколько недель одна газета.
Сколько было писем, молитв, надежд, проклятий, плача?
Вдруг каждый стал пугаться одиночества. Каждый поворачивался к товарищам, как будто они, сами томившиеся тем же испугом, могли защитить его от собственного страха. Желанию любой ценой избавиться от одиночества, возможно, могли помочь другие, возможно, кто-нибудь смог придумать выход.
Наконец о том, что ремонт рулевого устройства невозможен, узнали рядовые матросы. Каждый понимал, что это означало.
Затем по громкой связи передали следующее сообщение:
– Свободный отпуск всех запасов. Каждый может взять все, что захочет.
Через десять минут новое сообщение:
– Кладовые корабля открыты… Товары корабельной лавки подлежат раздаче.
Матросы все слышали и понимали, но не обращали на объявления внимания. Какая польза от жадных рук, если желудок ничего не просит? Товары корабельной лавки! Мечта каждого матроса, луч света в монотонной казарменной жизни, повод для веселья. Свободный отпуск запасов! Ветчина в фольге, шоколад в плитках, консервированные фрукты, мясо в соусе, сыр в тюбиках, сигареты в громадных упаковках, конфеты в целлофане. И столько, сколько хочешь, столько, сколько можешь унести! Неистощимый запас. Рацион, рассчитанный на месяц, выдается на несколько часов. Лосьон для бритья, одеколон, кисточки для намыливания, крем для волос, перочинные ножи, зажигалки, гребни, зубные щетки, авторучки. Каждый мог взять все, что хотел. Сколько хотел. Свободно. Не нужно было даже расписываться за взятые вещи. Счет оплатит смерть.
Старший матрос Линк взял часы. Лаухс – бутылку бренди, хотя бренди специально исключили из списка продуктов, предназначавшихся для свободной раздачи. Мессмер поедал ананасы прямо из консервной банки. Хенгст кропил волосы одеколоном. Другие сидели безучастно вокруг них. На откидной полке лежала ветчина в нарезку. Ветчина, бренди, новые швейцарские часы Линка вызывали у них отвращение. Когда большая стрелка часов завершит движение по кругу девять раз, наступит время его свадьбы по доверенности. Свадьбы с Эльзой.
Но перед этим все будет кончено. По крайней мере, для Линка.
Лаухс предложил пустить бутылку бренди по кругу.
– Пейте, ребята, у меня есть еще одна в запасе.
Только Мессмер сделал глоток.
– Хорошо пьется под ананасы, – сказал он, открывая вторую банку.
– Перестань жрать эту дрянь, – вскинулся на него Хинрихс. – Ты лишь наложишь в собственные штаны.
– У меня желудок в броне, – ответил Мессмер. – Отчего тебе не взять немного жратвы?.. Боишься, что будешь блевать? Иди набей свое пузо. За отечество. – Он глотнул еще раз из бутылки Лаухса. – Благодарность отечества. Вниз тормашками в преисподнюю.
– Ты вшивый мерзавец! – заорал на него Дрехсель. – Закрой свою пасть. Не могу выносить твою болтовню.
– Нам не дадут просто так отправиться на дно! – вдруг воскликнул Поллак. – Что-нибудь должны придумать.
– Что-нибудь сделают, – ответил Лаухс. Он поднес к губам полупустую бутылку. – Произнесут речи. Проведут в школах поминальные службы. А когда закончится война, воздвигнут памятник, на котором хорошо посидят воробьи.
– Ты вшивый негодяй, – выругался Дрехсель.
– Но у нас много подводных лодок, – сказал Мессмер. – Как ты думаешь, что станет с томми, когда они нападут на нас? Сюда подойдут тридцать или сорок подлодок сразу. Думаешь, они дураки? Думаешь, строили «Бисмарк» лишь для того, чтобы томми разнесли его на куски?
– Не говори ерунды, – перебил его Хенгст. – Что, по-твоему, подводные лодки сделают линкорам? Ты ведь хорошо знаешь, что торпеды попросту отскакивают от них.
– А как же с нами? – возразил Хенгст. – Именно торпеда причинила нам столько бед.
– Не отчаивайтесь, – вмешался в разговор Хинрихс. – Есть еще самолеты. Томми дадут деру, как только заметят, что приближаются «Юнкерсы-88»!
– Они слишком далеко от нас. Им ведь надо возвращаться назад. Не думаешь же ты, что они захотят пойти на дно из-за нас?
– У них есть запасные баки с горючим, – сказал Поллак.
– Продолжайте, дурите себе головы, пока есть время, – съязвил Лаухс. – Отчего вы не пьете? С брюхом
