неаполитанских Арагонов, и согласится на раздел Южной Италии. Соглашение, предусматривающее, что Неаполь, Терра-ди-Лаворо и Абруцци должны отойти Франции, а Апулия и Калабрия – Испании, было несправедливым и нецелесообразным. Однако оно было достигнуто. С полного одобрения папы две армии находились в исходных точках, одна, под командованием маршала д'Обиньи, прибыла со стороны Альп, другая прибыла в Колумбус из Испании морем на двух однотипных судах «Пинта» и «Санта-Мария».
В соответствии с соглашением Чезаре должен был прервать свое наступление и проследовать к д'Обиньи, но в новом герцогстве Романья у него оставались первоклассные гарнизоны и хороший административный аппарат. Конец июня 1501 года Чезаре застал в Риме – настолько против его желания, что он даже не потрудился организовать хоть какое-то подобие парада победы. Как написал Катанеи: «Он недоволен и не уверен в отношении своего положения. Если Франция победит, они не примут его в расчет; если они проиграют и Франция будет разгромлена, то для него это окажется еще хуже». Новости из Германии еще больше усугубили недовольство Чезаре; франко-испанское соглашение и участие в нем папы вызвало бурю негодования со стороны императора Максимилиана, и он грозился лично напасть на Италию, чтобы, проколов Болонью, как мыльный пузырь, наказать Борджиа за их непомерные амбиции. Кроме того, Чезаре чувствовал, что французы наблюдают за ним, следят за развитием его кампании и критикуют за «незначительные успехи», – это было невыносимо! Он и сам, должно быть, подвергал сомнению историческую значимость собственных завоеваний. Однако терзавшая его ярость нашла выход при взятии Капуи. По сути, битва в Капуе превратилась в кровавую бойню, после которой город был отдан на разграбление.
Французская армия приближалась, и король Фредерико заключил соглашение с Людовиком XII, согласно которому эмигрировал во Францию. Его приняли со всеми подобающими почестями, а спустя несколько лет он скончался. Неаполь опять перешел к французам. Чезаре, казалось, вновь воспрял духом и, наслаждаясь триумфом, прекрасно проводил время на балах и маскарадах. Неожиданно герцог Валентинуа слег и, учитывая ненависть неаполитанцев (мать Альфонсо де Бисельи была еще жива), пригласил из Рима двух надежных врачей. Под охраной преданных людей, с помощью приглашенных врачей герцог Валентинуа в скором времени восстановил не только здоровье, но и душевные силы.
А тем временем в Риме Лукреция размышляла, глядя на портрет Альфонсо д'Эсте. Она, должно быть, почувствовала уверенность, рассматривая его мужественное лицо, и сделала вывод, что если она как жена будет выполнять свои обязанности, то будущий муж должен будет дать ей возможность жить собственной жизнью. Ей невероятно хотелось выполнять эти обязанности, подобно школьнице, которой так хочется быть хорошей ученицей. Начиная с момента рождения и до настоящего времени она жила как отверженная, словно лицо, объявленное вне закона, и теперь ее новое социальное положение казалось невероятно завидным. Изменить саму себя, сменить страну, жить отдельно от мужа, подобно другим молодым аристократкам, и соответствовать своду правил, одинаковому для всех, – вот это, как казалось Лукреции, было наиболее желательно. Чем больше она думала об этом, тем большим раем казалась ей Феррара. Она надавила на отца, чтобы он как можно скорее прояснил все проблемы, связанные с брачным контрактом.
Понтифик, увидев, что Лукреция взялась за ум, с новой силой обрушил на нее всю свою любовь. Ему хотелось, чтобы семейство д'Эсте, набравшись мужества, высоко оценило качества этой женщины, и с этой целью (не считая представленных доказательств его любви и преданности Лукреции) он на время совершения инспекции передал ей свои полномочия в правительстве Ватикана. Он разрешил ей вскрывать всю корреспонденцию, не имеющую непосредственного отношения к церковным делам. Лукреция обосновалась в папских апартаментах и, склонив свою надушенную и украшенную драгоценностями головку над документами, сконцентрировалась на серьезных государственных вопросах. Кардиналы в свою очередь продемонстрировали глубокое понимание ситуации и, не проявив и капли возмущения, прониклись духом игры. Подавал пример кардинал Джорджио Коста. Этот величественный восьмидесятипятилетний старец, который, по словам Поло Капелло, «пользовался большим уважением при дворе и откровенно говорил с папой, а папа смеялся и не возражал», являлся одним из наиболее популярных представителей конклава 1492 года, а с Лукрецией он выбрал почти отеческий тон, смесь иронического уважения и явной благосклонности. В сентябре 1501 года в консистории Коста объявил, что из уважения к Лукреции чувствует необходимость благословить семейство д'Эсте. Понтифик знал, что делал, когда советовал дочери обращаться к старому кардиналу всякий раз, когда она испытывала неуверенность в принятии какого-то решения. Теперь нам точно известно, какую проблему она наверняка обсуждала с Коста. Прелат выслушал Лукрецию с большим интересом; он тут же понял, что она столкнулось со «словесной игрой», и любовался ее серьезным и сосредоточенным выражением лица. Вопрос, объяснил кардинал, должен быть поставлен на рассмотрение. Теперь всякий раз, когда папа выносит вопрос на обсуждение, в консистории всегда находится тот – вице-канцлер или кардинал, – кто записывает, что было сказано, и берет на заметку результаты голосования. Горя энтузиазмом, Лукреция предложила себя для выполнения этой задачи.
Папа остался доволен поездкой и тем, как Лукреция в его отсутствие руководила делами, а потому приготовился исполнить ее желания. Он внимательно выслушал условия герцога Эрколе и в конце концов согласился на них. Приданое Лукреции должно состоять из 100 тысяч дукатов и замков Ченто и Пьеве, которые были незаконно отторгнуты от Болоньи и вновь обрели значительную ценность. Кроме того, у Лукреции должны быть драгоценные камни, одежда, серебро, парча, гобелены и прочие ценности общей стоимостью 75 тысяч дукатов. Ежегодный налог, уплачиваемый Феррарой в папскую казну, снижался с 4 тысяч до 100 дукатов. Потомство этого брачного союза будет наследовать герцогство Феррарское. Кардинал Ипполито д'Эсте, второй сын герцога, должен стать протоиреем собора Святого Петра и в будущем получать незначительные бенефиции. Это был огромный кусок, но счастливое лицо дочери помогло папе пережить горечь утраты. А пока Лукреция опустошала Рим, скупая парчу и бархат, как в свое время это делали герцог Гандийский для испанской свадьбы и герцог Валентинуа для французской, 16 августа 1501 года в Ватикане был составлен и подписан брачный договор. Ремолино чертовски быстро доскакал до Феррары, чтобы вручить договор герцогу Эрколе. Герцог находился в своем замке в Бельфьоре, в чьих стенах, украшенных картинами Эрколе ди Роберти, он наконец-то подписал брачный договор.
Вечером 4 сентября измученный курьер привез в Рим радостное известие – контракт подписан. В честь знаменательного события в замке Сант-Анджело устраивают фейерверк, чтобы люди могли принять участие в очередном семейном триумфе; по словам очевидца, «пальба из пушек и фейерверк были такие же, как после выборов папы». Лукреция стремилась произвести на мужа впечатление обилием и пышностью церемоний. 5 сентября в сопровождении кортежа из пятисот всадников Лукреция в окружении епископов, послов Франции и Испании направляется в Санта-Мария-дель-Пополо, любимую церковь Борджиа. Она поднимается по ступеням, проходит через портал в стиле Ренессанса и направляется к главному престолу, где сияет во всем великолепии переданная в дар церкви Александром VI мраморная скиния. Лукреция шепчет молитвы и благодарит Господа Бога за оказанную помощь. Нет никакой возможности узнать, кого именно она упоминала в своих молитвах; неизвестно, вспомнила ли она герцога де Бисельи или же прошептала его имя в связи с каким-то событиями. Когда в римских сумерках она возвращалась во дворец под крики «Да здравствует папа Александр! Многие лета светлейшей герцогине Феррарской!», то это был поистине триумф, хотя, до тех пор пока был жив герцог Эрколе, она не могла официально называться герцогиней (на самом деле, поскольку герцог Эрколе был вдовцом, он позволил молодой невесте воспользоваться титулом, которого так сильно жаждали Борджиа).
Король Франции, похоже, доволен эти браком, а вот венецианцы крайне раздосадованы, поскольку враждебно относятся к Ферраре и предвидят, как отзовется на них союз д'Эсте-Борджиа. Реакция императора Максимилиана была еще более негативной; он пришел в ярость при мысли о родстве между семейством д'Эсте (вассалы империи в Реджио и Модене) и теми, кто, по его мнению, отвечал за уничтожение Сфорца. Начавшиеся интриги усугублялись всеобщими пересудами. Лукреция предостерегала стражу от распространения слухов и в конце первой недели сентября с завидным терпением ожидала посланников герцога Эрколе, направленных с заданием отрегулировать окончательные детали, связанные с приданым невесты.
Доверенные лица Эрколе, Джерардо Сарацени и Эттоле Беллингьери, были опытными юристами и адвокатами. Прибыв в Рим 15 декабря, они тут же поспешили в Санта-Мария-ин-Портико, где Лукреция встретила их «приветливыми и мудрыми словами», но после любезностей они сразу перешли к делу. Итак, вопрос с приданым должен быть улажен следующим образом: нужно издать буллу, определяющую вопросы,
