— Может, показалось, — прокомментировал Еляков.
— Может быть. Но… Возможно, это и в самом деле мои коллеги. Только дело не в том, о чем вы, наверное, подумали. Среди наших людей тоже наверняка есть те, кто работает на наших политических противников. Что делать — издержки переходного периода. К тому же не знаю, как у НСЗ, но у Армии Крайовой была установка — всеми силами внедряться во властные, а главное — в силовые структуры. Отследить это сложно. Во время войны руководство АК и АЛ так и не смогло договориться. Но в провинции все было сложнее. Многие подпольные группы и отряды плохо понимали: за кого именно они сражаются. Так что у наших противников имеется возможность не просто внедриться, но поступить в ОРМО, имея героический послужной список… Если так, то понятно, почему он отстал. Я везу вас на ночлег в достаточно известное в нашей организации место. Они просто убедились, что мы следуем именно туда.
Место, где русским предстояло ночевать, представляло собой небольшой целенький особняк в предместье. А вот напротив виделось какое-то крупное полуразрушенное сооружение, глядевшее на мир пустыми окнами. На четверых полагалось две комнаты, обстановка в которых напоминала гостиницу средней руки и нечто вроде гостиной, в которой имелся ветхий круглый стол и несколько стульев, собранных с бору по сосенке. Рядом находилась какая-то советская воинская часть — а потому имелся даже электрический свет от их дизельного движка. В гостиной они и собрались.
— Что ж, пан Мысловский, пока мы ничего особенного не достигли. Только лишь убедились: этот Черный лес и в самом деле очень серьезное место, — сказал Еляков. — Надо решать, что делать дальше…
Еляков за разговором шагал по комнате, и вдруг, проходя мимо окна, выходящего на улицу, аж замедлил шаг. Напротив снова кто-то маячил. Получается — поляк прав. Убедились, что они прибыли куда надо — и стали пасти снова.
— Пан Мысловский, похоже, наши друзья снова тут.
— Интересно, что им надо?
— Это как раз можно узнать. Но тут — ваша территория. Вы не против, если мы применим достаточно жесткие меры?
— В демократию и гуманизм будем играть потом, когда будут для этого возможности. А пока надо использовать те средства, которые мы имеем. С советскими специальными службами в сегодняшней Варшаве спорить никто не станет.
— Тогда все проще. Мельников, тряхни стариной: доставь-ка нам «языка». Посмотри осторожно в окно. Вот видишь того, который загорает возле разрушенного дома? Нам с паном надхорунжим очень хочется с ним побеседовать.
— «Язык»? Это мы всегда…
Мельников спустился по лестнице в прихожую и прошел в помещение, которое когда-то, видимо, было кухней. Он открыл окно и выскочил во двор, заваленный каким-то хламом. До соседнего дома было метров двадцать. Он перебежал к нему и прижался к стене. Осторожно выглянул на улицу. Объект медленно прохаживался туда-сюда. Дождавшись, пока он в очередной раз повернется спиной, лейтенант стремительно перескочил узкую улицу и вскоре оказался возле боковой стены разрушенного строения на той стороне. Там он залез в одно из окон. Внутри дом был абсолютно пустой и, как положено, завален разнообразной гадостью. Пробираясь по первому этажу, Сергей вскоре вышел к главному входу. Притаившись в дверном проеме, он выглянул наружу. Тип ходил совсем близко. Так, еще немного… Мельников решил особо не изощряться. Даже если у этого типа в кармане имеется оружие, он просто не успеет его достать. Поэтому, дождавшись, когда цель охоты поравнялась с парадной, Сергей выскочил на улицу. До клиента было несколько хороших прыжков.
Увидев несущегося на него невесть откуда взявшегося здоровенного русского, тип повернулся и попытался бежать. Это еще облегчило дело. Соглядатай не успел набрать хорошего хода — но зато подставил спину. Дальше все было очень просто. Тут уже требовалась не подготовка разведчика — вполне хватало навыков, полученных во время драк в родном Саратове. Мельников прибавил газу, прыгнул — и впечатал сапог в спину беглецу. Тот рухнул на битый асфальт, проехавшись по нему носом. Через секунду Сергей уже сидел верхом на незнакомце и заламывал ему руку. Придерживая заломленную руку левой рукой, Мельников быстро его обыскал правой. Оружия не было. Только какие-то бумажки.
— Что ж, приятель, поднимайся. Тут мой командир так хочет с тобой поговорить… — бросил Сергей с иронией по-польски, а про себя подумал: интересно, как он будет себя вести?
На войне — там все понятно. Когда берешь «языка», то если он понимает, что рыпаться бесполезно, тихо идет в плен. А тут… Завопит еще. Сергей уже приготовился в этом случае успокоить его нажатием на болевую точку, которую ему показал все тот же дворовый учитель дядя Саша. Легкое движение пальцем — и человек уйдет в отключку.
Но этот вел себя тихо. Возможно, он слишком сильно грохнулся мордой об асфальт, чтобы выступать. Во всяком случае незнакомец покорно позволил поставить себя на ноги и, когда его подтолкнули, стал переставлять ноги по направлению к особняку. Из окна смотрели на эту сцену Еляков и Мысловский. Мельников показал «рот-фронт». Все шло как надо.
Капитан встретил его в дверях.
— Пан надхорунжий говорит, что тут есть очень душевный подвал. Как раз для таких разговоров.
Подвал был и в самом деле что надо. Глубокий, добротный, с бетонным полом. Два забранных решеткой узких окошка располагались где-то под самым потолком. В углу стояли две ржавые бочки.
«Языка» втолкнули в подземелье — и Еляков внимательно осмотрел добычу. Это был молодой парень, как сказали бы у нас, допризывного возраста. Одет он был, в отличие от большинства жителей Варшавы, которых они видели на улицах, довольно прилично. Парень явно еще толком не понимал, что происходит.
— Ну, рассказывай, — сказал Еляков зловещим голосом, а Мельников еще более зловеще перевел.
— Что… Я ничего не знаю…
— Ты не понял, куда попал, видимо. Я капитан НКВД. Слышал про такое учреждение? Здесь нет подвалов Лубянки, но и этот сойдет…
Еляков вообще-то принадлежал другому ведомству. Но о НКВД были наслышаны все. На то и был расчет.
— Я… Я ничего не сделал.
— Конечно, совсем ничего. Следил за нами. Кто тебе приказал? Говори, сука!
Тут перевода уже не требовалось. Парень начинал понимать, что с ним не в игрушки играют.
Но он мялся. Явно кого-то он то ли боялся, то ли просто не хотел закладывать.
— Я еще раз повторяю вопрос, — это встрял Мысловский и кивнул на Мельникова: — Видишь вот этого парня? У него здоровенные эсэсовцы плакали и просили, чтобы им ускорили смерть. Так ты думаешь — мы тебя не заставим заговорить?
Мельников, подыгрывая, постарался напустить на свою морду самый свирепый вид.
Мальчик все еще пытался играть в героя.
— Я не буду разговаривать с предателем Польши…
— Это я предатель? — тихим, шипящим голосом сказал надхорунжий. — Я предатель? Который с оружием в руках свою страну освобождал вместе с русскими товарищами? А твои дружки сидели в Лондоне и интриги плели? Которые теперь согласны, чтобы жители Варшавы с голоду подохли — лишь бы не брать помощи от русских? А теперь вы сюда приперлись и поддерживаете бандитов, которые убивают женщин и детей. Это ваша борьба за свободу Польши? В общем, так. Мне с тобой разговаривать некогда. Я оставлю тебя наедине с русскими товарищами — а уж они большие мастера развязывать языки. Только потом уже дорога тебе будет одна — в Россию поедешь. В Сибирь. — И Мысловский сделал вид, что уходит.
Это было сильно. Все-таки надхорунжий для этого парня был своим, поляком. А остаться наедине с двумя жуткими русскими из не менее жуткой организации — это шпику явно не улыбалось. Тем более что Мельников всеми силами изображал из себя тупое свирепое чудовище, которому человека на куски разодрать — что клопа раздавить.
