того, было нестерпимо жарко. Я разделся, оставшись в одних плавках, но это мне не помогло. Несколько пленных солдат, сидевших у окна, попытались открыть его, но оно оказалось наглухо забито. Охранники, услышав какой-то шум, сделали несколько предупредительных выстрелов в воздух.
Я попробовал найти место, чтобы присесть, но это оказалось невозможным. Едва хватало места, чтобы стоять. Когда мои глаза привыкли к темноте комнаты, я огляделся. Лишь отраженный снегом из окна свет позволял различать очертания многих людей, находившихся здесь.
В конце концов наступил момент, когда я не смог больше стоять. Я ничего не ел целый день и очень ослаб. У меня подкосились ноги, и я упал, но очень скоро меня стукнули каблуком, заставив подняться, придя в себя.
– Это мое место! – закричал мужчина. – Я пришел сюда раньше.
– Ты не уважаешь старших, – поддержал его другой.
– Даже не пытайся снова здесь сесть! – завопил третий.
Я был не единственным, кому не удалось найти место, чтобы присесть. Я пробормотал:
– Извините, я просто не мог больше стоять.
Снова послышалось ворчание в мой адрес, но мне было не до этого. Я пытался хоть немного изменить положение тела, переминаясь на ноющих ногах.
Новые друзья
– Посмотри, – произнес кто-то, – ты наступаешь мне на ноги.
Я посмотрел на мужчину, который только что произнес эту фразу.
– Он постоянно наступает кому-нибудь на ноги, – услышал я еще чей-то шепот.
– Ему нужно сесть, – снова ответил первый.
По его тону я почувствовал, что, возможно, наконец-то мне удастся присесть.
– Подвиньтесь немного, и парень сможет втиснуться.
Он подтолкнул двух ребят, сидевших рядом. Наконец я смог сесть. Невозможно рассказать, какое облегчение я почувствовал в тот момент.
Всматриваясь в лицо своего спасителя, я спросил:
– Как тебя зовут?
– Ханс. – Он ухмыльнулся, а потом добавил, что из Сакаса, местечка во Фришес-Хафф – заливе в Балтийском море.
– Я знаю, где это. Я был там в детстве; как раз тогда цвела вишня. Мы ходили купаться на залив. Это очень красивое место.
– Да, это точно, – сказал Ханс. – Ты бы видел сейчас нашу деревню, загаженную русскими солдатами. Видишь того парня? – Он показал в сторону окна.
Я кивнул.
– Вон того, в шапке?
– Да, – прошептал Ханс.
– Так вот, его брата убили.
– А что произошло?
– Это тяжелая история. Русские хотели изнасиловать его жену, а он вступился. Тогда они расстреляли его, а потом… – Ханс замолчал. Ему не нужно было продолжать.
Мы помолчали немного.
Потом я спросил Ханса, кто другие ребята, попавшие в плен вместе с ним. Ульрих и Гюнтер, шестнадцати и семнадцати лет, до сих пор еще учились в школе.
Мы заговорили о последних днях, проведенных дома, о том времени, которое изменило нашу жизнь полностью, как никакие другие события, происходившие до или после этого. В соседней деревне с той, где жил Ханс, погибло около тридцати мужчин, в большинстве своем фермеры. Их всех расстреляли.
– У тебя есть какая-нибудь еда? – спросил Ханс.
– Да, – ответил я честно, несмотря на появившееся желание соврать. – Я случайно нашел на дороге буханку хлеба, а мать дала с собой два килограмма ветчины. Ее я уже съел.
– Отлично. Может, ты дашь нам по куску, а мы поделимся с тобой колбасой. Ни у кого из нас нет хлеба; дома ничего не оставалось из еды, когда нас забирали.
– Хорошо, идет, – ответил я и, достав хлеб, разломил его на несколько частей.
– У меня нет даже колбасы, чтобы дать тебе, – произнес Ульрих.
Ханс утешил его:
– Не беспокойся, и на твою долю хватит. Мы были друзьями перед тем, как пришли русские, но и теперь ничего не изменилось.
Потом Ульрих достал из кармана расческу.
– Что ты собираешься делать? – засмеялся над ним Ханс.
– А может, я собираюсь отдать ее Хорсту. Вдруг у него нет, а у меня, между прочим, две.
– Ты угадал, – сказал я. – В тот день, когда они пришли, я переодел брюки и забыл переложить расческу в другой карман. Так что, если ты предлагаешь, я не откажусь.
Ханс, бесспорный лидер в нашей компании, был высоким и стройным парнем, с дружелюбным лицом. Съев свои бутерброды, если их было можно так назвать, мы этим символическим ужином скрепили нашу дружбу.
Люди, переполнявшие комнату, вынуждены были толкать друг друга, так как условия не позволяли двигать руками и ногами, не задевая соседа. Те, кто, как и я, оказались здесь позднее, были вынуждены подвергаться нападкам со стороны сидящих.
Я видел, что Ханс о чем-то задумался, а потом его лицо просветлело.
– Место, где сидит каждый из нас, можно на время уступить тому, кто стоит рядом, и так меняться.
– Неплохая мысль, – поддержал Ульрих. – Но кто встанет первым? Я не хочу, потому что я первым занял свое место.
– Нет, так не пойдет, – сказал Ханс. – Ты же видел, как упал Хорст.
Ульриху не понравилась эта затея, но я считал, что это хорошая идея, и потому не имел возражений. Ульрих сдался, встал первым почти на час.
Я попытался вытянуться на полу, но заснуть было почти невозможно. Когда я, наконец, задремал, кто- то потряс меня за плечо и разбудил. Я был готов разразиться бранью, но тут услышал голос:
– Теперь твоя очередь.
Я вспомнил наш уговор и поднялся, чтобы освободить место.
Вскоре все разговоры прекратились. Ночью дышать стало легче. Под утро русские принесли немного еды. Они велели поделить продукты между собой, но несколько поляков, которые лежали поблизости к двери, большую часть забрали себе, так что тем, кто находился в противоположном конце помещения, не досталось практически ничего. Для меня это было не столь страшно, как для других, потому что я еще имел в запасе немного хлеба и около килограмма ветчины.
Перемена места
На следующий день нас перевели в помещение, находившееся на первом этаже другого здания, располагавшегося на противоположной стороне тюремного двора. В комнате был цементный пол. Теперь вместо изнуряющей жары мы попали в резкий холод. Впервые в своей жизни в этой комнате я увидел человека, который на моих глазах сошел с ума от пережитых потрясений. В середине ночи, когда мы попытались расслабиться и заснуть, он стал бегать по комнате, полностью забитой спящими людьми или, по крайней мере, пытавшимися заснуть. Он кричал душераздирающим голосом, звал свою мать и требовал отправить его домой. Звал охрану и наступал всем на ноги. Кто-то молча отодвигался, а кто-то бил его в ответ ногой. Человек метался из стороны в сторону, и мне почему-то было стыдно за него. Я попробовал поговорить с ним, но это не дало никакого результата, а русские веселились, со смехом глядя на него. Для них наши жизни ничего не значили.
Наступил третий день нашего заточения. Около четырех часов дня нам приказали выстроиться вдоль стенки с вещами. Как потом выяснилось, это была очередная проверка наших вещей, любимое занятие русских. В маленькой комнате два молодых офицера ГПУ устроили досмотр. Каждый из нас должен был вставать перед ними и открывать свой чемодан. Спички, сигареты, фонарики, ножи, носки, перчатки и другие личные вещи сбрасывались в общую кучу. Потом нас построили во дворе тюрьмы. В тот день
