так и немцев.
Мы со Снежковым жили в стоявшем за траншеей домике, состоявшем из двух комнат: в одной жили мы со Снежковым, в другой наш денщик и телефонист. В нашей комнате был только стол, длинная скамья и две кровати. Оружие и одежда висели на гвоздях, вбитых в стену. Довольно часто мы получали из дома посылки с копченой рыбой, колбасой, шоколадом и, конечно, вином. Иногда мы приглашали гостей, а для создания праздничной атмосферы трубачей или певцов. Иногда приглашали певцов и музыкантов только для себя. Сидели за столом, пили шампанское, ели икру и наслаждались музыкой и пением. В каждой жизненной ситуации есть свои прелести.
Рядом с нашим домиком солдаты построили бревенчатую баню. Теперь полк имел собственную баню, а что еще нужно русскому человеку! Русский крестьянин творит топором чудеса. С одинаковой легкостью он может с помощью топора построить дом и вырезать пастушью дудку.
Однажды поблизости остановился банный поезд. Мылись эскадронами. Все происходило, насколько я помню, следующим образом. Эскадрон заходил в первый вагон и раздевался. Затем переходил во второй, где парился. В третьем вагоне мылись, в четвертом обсыхали, а пятом, где уже лежала наша обработанная паром одежда, одевались. В то время таким способом избавлялись от вшей. В последнем вагоне поили чаем с булочками. По фронту постоянно курсировали банные поезда. Организация, подарившая армии банные поезда, была основана Пуришкевичем[46].
На немецкой стороне, напротив сектора, занятого 1-м эскадроном, находилась маленькая деревушка под названием Дубена. Как-то, напившись, Петрякевич начал планировать захват этой деревни. В ответ на объяснения, что деревня охраняется значительно большими силами, чем его эскадрон, Петрякевич уверенно заявил:
– Мне не нужен эскадрон, будет достаточно семерых солдат.
И, выпив еще стакан, пошел искать семь добровольцев.
Тем временем вестовой эскадрона получил телефонограмму и оповестил все посты о поступившем сигнале тревоги. Петрякевич, пошатываясь, двинулся по траншее, заходя по пути в блиндажи. Нигде не было ни души; все попрятались. Опустевшие траншеи не вызвали тревоги в его одурманенном пьянством мозгу, но атаку на деревню пришлось отменить.
С введением в начале войны запрета на продажу спиртных напитков с каждым днем все труднее и труднее было купить водку. Но через полкового врача или ветеринара мы всегда могли выписать рецепт на получение чистого спирта для медицинских целей. Из спирта мы научились делать отличную водку. Разбавляли спирт водой и добавляли пару капель глицерина на литр.
Для аромата добавляли лимонные корочки. Соотношение спирта и воды зависело от личного вкуса каждого, но чем дольше шла война, тем крепче становилась самодельная водка. На фронте не было запрета на вино, но в некоторых городах даже продажа вина была ограничена или запрещена.
Пока мы находились в резерве в Двинске, офицерам стали давать десятидневные отпуска. Отпуска продолжали давать и когда мы переместились в траншеи на берег Двины. Таким образом, мне удалось, как минимум, дважды за год побывать в Санкт-Петербурге. Единственный, кто был недоволен моими приездами в столицу, так это мой дядя Бахметов, который, если вы помните, был большим любителем русской бани. Встречая меня, он каждый раз задавал один и тот же вопрос:
– Что ты тут делаешь? Твой долг – находиться на фронте.
Во время одного из отпусков я принял участие в тайном побеге моей подруги детства Ольги с молодым композитором Прокофьевым. Я рос вместе с Ольгой и ее сестрой; наши отцы дружили со студенческих времен. Сестры и их мать очень увлекались музыкой, и восемнадцатилетний Прокофьев был частым гостем в их доме. Впервые я увидел Прокофьева на дне рождения Ольги. Он сел за фортепьяно и сыграл пьесу, посвященную виновнице торжества. Я был гимназистом, и на меня огромное впечатление произвело выступление композитора. Позже Ольга написала слова к знаменитой сказке Прокофьева «Гадкий утенок». Это послужило началом их романа. Зимой 1915/16 года они решили пожениться, но родители Ольги были категорически против этого брака, и влюбленные решились на тайный побег. Я должен был нанять экипаж, запряженной тройкой лошадей, и ждать Ольгу в квартале от ее дома, а затем отвести в церковь, в двадцати пяти километрах от города, где ее должен был ждать Прокофьев. Зимний вечер, экипаж, гусар – все классические атрибуты тайного венчания. Я нервно ходил в ожидании Ольги, но вместо нее появилась горничная. Она объяснила мне, что заговор раскрыт, Ольгу отправили в провинцию. Я получил нагоняй от матери Ольги. Позже я узнал, что Ольгу выдала ее же горничная.
В любое время года Санкт-Петербург заполняли офицеры, находившиеся в отпуске и недавно вышедшие из городских больниц и госпиталей. Все отпускники и многие из выздоравливающих офицеров в скором времени должны были опять отправиться на фронт и поэтому в полную силу использовали все возможности, предоставляемые большим городом. Жизнь была веселая, и не последнее место в ней занимали девушки. Основную часть времени мы проводили в гостинице «Астория». Старый генерал, которого, по всей видимости, откопали где-то в резерве, был приставлен следить за нами. На обед в «Астории» можно было заказать только одну бутылку вина. Заказав два обеда, получал, естественно, две бутылки, но стол должен был быть накрыт на две персоны. Генерал проверял наличие тарелок перед пустыми стульями. В этом отношении были очень полезны девушки, часто посещавшие «Асторию» и заинтересованные в том, чтобы офицеры были довольны. Они подсаживались за столики, съедали обед, но практически не пили вина.
Богатые женщины из общества открыли в Санкт-Петербурге несколько частных больниц (лазаретов, как их тогда называли), вкладывая большие денежные средства и сами активно участвуя в процессе. Правда, их энергия не всегда была направлена в нужное русло. У одного из наших солдат, лежавшего после ранения в таком лазарете, остались ужасные воспоминания: в течение нескольких часов дамы по очереди громко читали ему русских классиков.
В феврале 1917 года (незадолго до Февральской революции) в каждой кавалерийской дивизии (за исключением казачьих) два эскадрона стали пехотными, составив ядро нового пехотного полка. С помощью новобранцев численность этих полков довели до 3000 солдат. Сокращение численности кавалерии было связано с ведением траншейной войны и возросшей уверенностью в ограниченной дееспособности кавалерии в современной войне. В один весьма печальный день командиры наших эскадронов тянули жребий, выясняя свою дальнейшую судьбу. Не повезло 2-му и 5-му эскадронам: они переходили в пехоту. Часть гусарского полка переходила под командование Говорова, а Язвин, с которым я когда-то жил в Москве, стал командиром одного из эскадронов. Кстати, Язвин трижды был ранен, но столь незначительно, что его даже не отправляли в госпиталь. Его ранения стали обычной темой для разговоров. Когда его ранили в третий раз и гусар вошел в нашу столовую, чтобы доложить о ранении Язвина, один из офицеров спокойно сказал:
– Скажи капитану, что у нас есть хорошее вино, так что пусть присоединяется к нам.
Еще раз Язвин был ранен в Гражданскую войну, но опять легко. Ему удалось сбежать от большевиков. Он много лет прожил в Индонезии и совсем недавно умер.
Перед Рождеством 1916 года в полк, на смену заболевшему полковнику Леонтьеву, прибыл новый командир, полковник Жуков. Трудно было найти более неподходящего человека на эту должность. Человек простоватый, с провинциальными манерами и ограниченным кругозором, Жуков смертельно боялся вышестоящих по званию. Как-то в разговоре один из офицеров заметил, что «наша беда в том, что мы больше боимся своих генералов, чем немцев». На это Жуков искренне воскликнул, что «так и должно быть». Он получил высокую награду, когда еще служил старшим офицером. Офицер из его полка как-то рассказал нам, что Жуков, командовавший двумя эскадронами, не смог в нужный момент пойти в атаку. Корнет, боясь упустить удачный шанс, крикнул:
– К нам направляется командир дивизии!
Это была ложь во благо, поскольку в ту же секунду эскадроны с шашками наголо бросились в атаку. За успешную атаку Жуков и получил награду. Даже если рассказ страдал преувеличением, он тем не менее дает полное представление о нашем новом командире.
До его прибытия в полк ходили разные слухи. Говорили, что он не пьет. Рот сильно расстроился, услышав об этом:
– Вам-то что, вы будете сидеть на другом конце стола, а что буду делать я, сидя рядом с ним?
В ожидании приезда Жукова все офицеры собрались в школе. Когда поступило сообщение о приближающейся машине, Рот вышел встречать нового командира. Спустя несколько минут в комнату вошел
