Никто из приближенных не понимал, как он выделил Румянцева из преображенцев, вроде бы не было никакого повода.
Таинственную способность Петра распознавать людей, определять человека отметил еще Пушкин. В своих анекдотах он записал:
«Всем известны слова Петра Великого, когда представляли ему двенадцатилетнего школьника Василия Тредьяковского: Вечный труженик! Какой взгляд! Какая точность в определении! В самом деле, что был Тредьяковский, как не вечный труженик!»
Или другое, слышанное Пушкиным от князя А.Н. Голицына: «Некто, отставной мичман, будучи еще ребенком, представлен был Петру I в числе дворян, присланных на службу. Государь открыл ему лоб, взглянул в лицо и сказал: „Ну, этот плох — однако записать его во флот. До мичманов авось дослужится“. Старик любил рассказывать этот анекдот и всегда прибавлял: „Таков был пророк, что в мичманы-то попал я только при отставке!“»
Подобные предсказания доставили Петру многих сподвижников. Находил он их как бы случайно и при этом безошибочно. В Навигацкой школе, в Москве, среди токарей выделил юного Нартова, того, что станет блестящим инженером-механиком. Из нечаянного разговора с Ягужинским прояснились ему возможности этого человека. Некоторые «находки» впоследствии себя не оправдали, но на самом деле Петр не ошибался, это они, эти люди, становились другими, слишком сильно разъедали власть, деньги, придворный разврат.
Румянцев отличался от прочих, он не стремился попасть на глаза государю. Не было в нем искательства, Петр угадал в нем искренность, в которой нуждался, ему нужны были исполнители добросовестные, надежные, бескорыстные. Румянцев неотступно выполнял любые поручения. Его первого Петр выбрал для деликатнейшей миссии — привезти из Австрии беглеца-царевича Алексея. Румянцев поехал, разузнал, не так-то просто оказалось вызволить царевича, пребывание его в Австрии было слишком выгодно многим. Выманить его надо было ловкостью, не скупясь на обещания, подкупы, применяя шпионство, дипломатию, обманы, — вот этого Румянцев не умел, он прямо признался в этом царю, кроме того, нужны были для переговоров и сан, вельможность. Подумав, Петр нашел, что лучше всего подойдет для такой роли Толстой, самый изворотливый и хитрый из его сановников. Его Петр и послал, но придал для надежности Румянцева, чтобы быть уверенным. Ограниченность была недостатком Румянцева, но она же, ограниченность, была его преимуществом.
Царевича доставили, и Румянцева наградили чином генерал-адъютанта и, что еще нужнее, деревнями и землей, изъятой у казненных заговорщиков — Кикина и Матюшкина.
Сын бедного костромского дворянина, Румянцев нуждался в средствах тем больше, чем выше он поднимался. Жалованье не позволяло обзавестись семьей, казенных денег еле хватало на выезд и квартиру. Государь гонял Румянцева по своим поручениям, не заботясь о его материальных делах. Как-то Румянцев набрался духа, попробовал заговорить о своей скудости, государь отмахнулся — погоди! А годить было некуда, сорок лет стукнуло, все твердили ему — женись, а то так и останешься бобылем.
Конечно, не хватало ему форсу и состояния, на знатных невест не рассчитывал. Отчасти помогало царское благорасположение, по нему считался он женихом пристойным. Стали ему сватать девицу с приданым в тысячу душ. Для него огромное состояние. Он обрадовался, заказал новый мундир, родители невесты назначили смотрины и там же сговор, то есть помолвку. Хороший был обычай.
Зная характер государя, он предупредил родителей невесты, что ему надо получить дозволение от его величества, иначе среди приближенных не принято. За дозволением отправился во дворец. Доступ к царю имел свободный. Царь почесал щеку, спросил, видел ли он невесту, какова она. Нет, не видел, отвечал Румянцев, сказывали, что хороша и умна. Петр устроить бал разрешил, но сказал, чтобы от сговора Румянцев удержался. Обещал сам приехать, посмотреть невесту, если достойна, тогда возражать не станет.
Узнав о приезде государя, на бал съехалось множество гостей. Шел час за часом, царь не появлялся. Один из слуг подошел к хозяину, тихо сообщил, что государь был и уехал. Постоял в дверях незамеченный среди толпы, не сказался, высмотрел невесту. Когда его узнали, предупредил, чтоб не докладывали, пусть танцуют, веселятся.
И что, так и уехал?.. Так точно… Сказал ли что на прощание?.. Ничего. Под нос, в усы что-то промолвил… Что же?.. Да так вроде — нет, мол, не бывать этому!
Родители невесты, да и жених расстроились, не понимали — чем не пришлись государю, более всех удивился Румянцев, невеста ему приглянулась, да и семья подходящая.
Назавтра государь призвал Румянцева, объявил, что невесту смотрел, не пара она его адъютанту, Румянцев лучшего достоин. Свадьбы не будет.
Бедный Румянцев пригорюнился. Отказаться легко, да что взамен. Он не скрывал своей печали. Он был послушен государю, но не робок и решил прояснить свою планиду. На его вопрос Петр обещал присватать другую невесту. Откладывать не стал, медлить — дела не бывать. В другой вечер сел в сани, Румянцев позади. Подъехали к особняку. Стоял еще недостроенный, большой, каменный. Их уже ждал хозяин. Румянцев сразу узнал его — граф Матвеев, сенатор, президент Юстиц-коллегии, известный на всю Россию, человек хорошо образованный, знаток латыни и прочих языков.
Матвеев повел их в гостиную. По дороге Румянцев смотрел — шкафы, полные книг, французских и немецких. Толстые персидские ковры. Вазы. Бюсты. Принесли штоф с рюмками, кофе. Посуда серебряная. Румянцев не знал, как держаться — адъютантом либо женихом, но женихом в такой дом — представить невозможно.
Государь, однако, времени не тратил.
— Андрей Артамонович, у тебя невеста, у меня жених. Зови сюда Марию, пусть облюбуются.
Граф опешил, попробовал сослаться на нечаянность. Никаких отговорок государь слушать не хотел, велел послать за дочерью. Приметил он ее давно, на балах и ассамблеях, сам с ней танцевал, может и не только танцевал, уж больно уверенно нахваливал Румянцеву ее милоту, веселость.
Когда она вошла, Румянцев смутился: слишком красива для него. Да и совсем молода. Девятнадцать лет — пояснил отец.
Была она в самом расцвете юной жизни, прелесть как хороша. Большая русая коса, глаза блестят, смешок играет на полных губах. Румянцев стал неуклюжим, сгорбился, старым себя почувствовал.
— Ты с ним не озорничай, — предупредил Марию государь, — он человек военный, к вашим дамским уверткам не привык. Зато строг, тебе такой муж в самый раз, строгий и верный, вернее не сыщешь.
Видно было, что сватовство доставляло Петру удовольствие. Славил Румянцева, вогнав его в пот. Потом взял графа под руку, увел из гостиной, пусть молодые облюбуются. Граф намекнул, что жених не из родовитых бояр. Сват, правда, у него наилучший, да только происхождение много значит, рано или поздно родословная скажется, к тому же образование разное, дочь языкам обучена…
Рассуждения его не понравились государю, выходило, что задевали и императрицу, ливонскую крестьянку.
— Происхождение! Мы все от Адама… В моей власти сделать Румянцева знатнейшим, — сказал государь. — Твой отец, царство ему небесное, ведь тоже не бог весть какого стрекулиста сын. Если бы мой батюшка не приблизил его, кем бы ты был? Отвечай! Я люблю Румянцева, это и есть его достоинство, оно лучше всякого происхождения!
Старик Матвеев упирался, попробовал сослаться на бедность жениха, государь увещевал терпеливо, с кем другим Петр не церемонился бы. Матвеевы же были ему близки той особой родственной близостью страшных незабываемых дней Стрелецкого бунта, когда отца Андрея Артамоновича на глазах Петра сбросили с Красного крыльца на пики стрельцов и изрубили на куски.
— Помяни мое слово, Андрей Артамонович, — сказал Петр, — добрая чета из них будет! Не противься, у меня рука на это счастливая.
Делать нечего, Матвеев поблагодарил государя, принесли икону со свечой, благословили как положено, сговор рукобитьем скрепили и, не откладывая, объявили Марию невестой. Перечить она не посмела, но поскучнела. Петр поставил перед собою обоих — жениха и невесту, полюбовался, сказал всем домашним:
— Радоваться надо, без меня не нашли бы друг дружку! Ты, Андрей Артамонович, гордиться будешь таким зятем. Даст Бог, увидишь, какое племя пойдет. Прославят они и твой род Матвеевых, и род
