получить не более чем золотой медальон с изображением головы императора, причем они должны были сами заплатить за него и носить на тюрбане.
Новым начинанием Джахангира была чеканка монет и изготовление медалей с собственным изображением, а поскольку монеты имеют более широкое хождение, чем картины, это выглядело совсем уж вопиющим нарушением запрета Корана. Акбар весьма серьезно относился к работе своего монетного двора и поручил наблюдение за ним художнику Абд-ус-Самаду. Производимые монеты принадлежали к числу лучших образцов того времени, однако за редким исключением их внешнее оформление ограничивалось каллиграфически исполненными надписями. Джахангир вначале приказал использовать на монетах изображения знаков зодиака вместо обозначения месяцев, а потом велел чеканить не просто свой портрет, но портрет с бокалом вина в руке.
Исключительно высокое качество как изображений, так и самих монет при Джахангире объясняется его личным интересом. Он рос и воспитывался в Фатехпур Сикри в то время, когда тамошняя художественная мастерская работала весьма активно, и прилежно изучал технику исполнения. Джахангир уверял, что способен точно определить, кто из художников рисовал глаза и брови, а кто остальную часть портрета, но это относилось ко времени правления его отца. При самом Джахангире «фабричная» система исполнения, когда несколько художников работали над одной картиной, пришла в упадок; количество продукции снизилось, зато очень вырос ее художественный уровень. То были особые требования Джахангира, которые привели к созданию нового реализма в живописи. В то время как Акбар заказывал многофигурные композиции, чтобы проиллюстрировать события, многие из которых происходили в далеком прошлом и в дальних краях, Джахангир чаще всего хотел «фотографического» изображения чудес растительного и животного мира, и эти более простые и более тонкие сюжеты закономерно приводили к усовершенствованию формы. Таким же образом его интерес к искусству портрета вынуждал художников решать более глубокие проблемы выражения характера – император отправил художника в Исфахан с поручением написать и привезти ему портрет шаха Аббаса, а после неоднократно показывал портрет людям, которые лично видели его великого соперника, чтобы проверить верность изображения. Следует добавить, что Джахангир сам придумал и велел художникам освоить новый стиль политической аллегории, который, хоть и полный самовосхваления и тщеславия, оставил нам несколько наиболее примечательных полотен того времени. Одна из таких картин, должная прославить новый дух мира в отношениях с персидским соседом, шахом Аббасом, на деле корректирует допущенное проекцией Меркатора искажение величины владений Великих Моголов: Джахангиров лев на ней распростерся через всю Персию и Турцию, оттеснив жалкого персидского барашка к Средиземному морю. Другая картина показывает, что смиренный император предпочитает общество простого святого старца обществу великих владык, однако султан турецкий помещен в некотором отдалении и ниже трона, а король английский Яков I даже на еще большем расстоянии, что несомненно объясняется невысоким качеством его подарков; Роу, впрочем, утешал себя тем, что ни король Португалии, ни король Испании на картину вообще не попали. Третья картина весьма изощренно и даже элегантно изображает желаемую смерть абиссинца Малика Амбара, чьи летучие отряды наемников постоянно делали набеги на войска Джахангира в Декане. Сюжет можно считать восхитительным или нелепым в зависимости от вкуса, однако соединение реалистических черт с комбинацией мистических символов – глобуса, установленного на спине у быка, который, в свою очередь, стоит на огромной рыбе, – нельзя не оценить как плодотворный художественный прием, до тех пор незнакомый могольскому искусству.
Другим новшеством Джахангира, не слишком значительным, но полезным для датировки произведений, было появление нимба, или ореола вокруг его головы. Он позаимствовал это у картин и гравюр, привезенных иезуитами, однако такой прием был с давних времен в ходу на Востоке, откуда он попал в Византию и далее в Европу в целом, но перестал употребляться в Индии и Персии. После того как Джахангир возродил его, он использовался в могольском искусстве дальнейшего времени с целью возвеличения императора.
В ноябре 1616 года Джахангир отправился на юг, в Манду, чтобы находиться поближе к военным действиям в Декане. Роу сопровождал его и оставил замечательное описание императорского военного лагеря и пышной церемонии отбытия Джахангира. Посол, как всегда предприимчивый, «ловко проложил себе путь» через толпу придворных, чтобы оказаться рядом с императором в самый момент отбытия, и на этот раз даже он был потрясен.
«Король спустился по ступенькам при столь громких пожеланиях здоровья, что они могли бы заглушить пушечную канонаду. У подножия лестницы, где я уже дожидался его и протолкался поближе, некто принес огромного сазана, а другой – блюдо с белым веществом, похожим на крахмал, в которое король ткнул пальцем, потом дотронулся этим пальцем до рыбы и потер себе лоб. Такая церемония должна была предвещать удачу. Потом еще некто опоясал его мечом и подал круглый щит, сплошь усеянный крупными бриллиантами и рубинами, ремни же были позолочены. Другой человек прицепил колчан с тридцатью стрелами и вручил лук в футляре, тот самый, что подарил повелителю персидский посол. На голове у него был богатый тюрбан, украшенный на макушке перьями цапли, редкими, но длинными; с одной стороны к тюрбану был прикреплен неоправленный рубин размером с грецкий орех, с другой стороны – такой же величины бриллиант, а посредине изумруд, гораздо больший. На шее у него было ожерелье из прекрасных жемчужин, три из них двойные, таких больших я никогда не видел; рукава до локтя и отвороты усыпаны бриллиантами, на запястьях тройные браслеты из разных драгоценных камней. Кисти рук обнаженные, но почти на каждом пальце перстень; перчатки, английские, заткнуты за пояс; верхнее одеяние из златотканой парчи накинуто на тончайшую рубашку; на ногах вышитые сапожки с жемчугом, носки у них острые и торчат вверх».
Что касается радости посла по поводу употребления английских перчаток, стоит добавить, что император отбыл в сопровождении слуги-англичанина в той карете, которую, как мы помним, переделали из английской; вскоре за ним последовала Hyp Джахан в карете местного производства, с богатой обивкой и серебряными гвоздями.
Император отдал приказ сжечь военный лагерь в Аджмере; таким образом, торговцы и другие постоянные обитатели лагеря, которые прожили в нем три года, вынуждены были последовать за императором. В своем дневнике Джахангир подсчитывает, что для того, чтобы снабжать большую армию на походе, причем в неплодородных областях, необходимо убедить торговцев зерном с по меньшей мере ста тысячами груженых быков сопровождать войско. В этом случае при Джахангире находилось не так много людей, как обычно, главные воинские соединения состояли при Шах Джахане, но Терри, который описывал императорский лагерь как «странствующую республику», утверждал, будто для того, чтобы вся процессия миновала одно какое-то место, требовалось двенадцать часов, а Роу говорил, что, устраиваясь на ночь, лагерь занимал территорию двадцати миль в окружности и размерами своими «был равен почти любому городу в Европе». Лагерь и был устроен как город, с правильными улицами, где каждый знатный человек или купец получал право на точно определенное место, на котором мог установить свой шатер. Поскольку такой лагерь строился на каждом новом месте по одному плану, любой его обитатель мог легко по нему передвигаться не плутая, – такая система была унаследована от Тимура, а может, и с более ранних времен. Сам император и люди знатные имели по два шатра, таким образом, один из них мог быть выслан вперед заранее и к прибытию хозяина на новое место ночлега был уже установлен. Британские вице-короли в Индии впоследствии передвигались точно таким же способом.
В центре лагеря находилась ставка императора, представлявшая собой маленькую крепость из окрашенного дерева и холста. Во времена Акбара она занимала площадь «не менее ста квадратных ярдов», что касается Джахангира, то Роу установил, что его ставка не менее трехсот ярдов в диаметре. Наружные стены состояли из деревянных щитов, окрашенных, а в иных случаях обтянутых холстом и скрепленных между собой кожаными ремнями. К дверям вел красивый крытый проход, а сами двери, или, скорее, ворота, крепко и надежно запирались. Внутри находились обычные помещения, такие же как во дворце: зал общих приемов, зал для частных аудиенций и походная мечеть (Тимур возил с собой великолепно расписанную деревянную мечеть); ко всему этому примыкало просторное помещение для гарема. Было в одной из наружных стен даже окно-джхарока, в котором император мог, как обычно, являться перед людьми. Придворная жизнь шла своим чередом, точно так же как в Агре, даже ученые и художники представляли свои работы на одобрение повелителю.
Определенные удобства считались само собой разумеющимися. Джаухар упоминает о поистине
