— Не совсем только подходящая компания для девочки…
— Ни-и-чего! — ответил он уверенно. — Го-го! Островского никто не обидит, а за Анюту… горло перерву!..
— Островской! Куда ушел? С кем ты там разговариваешь? — крикнул один из бродяг от костра.
— Молчи! Не твое дело! — грубо ответил ему Островский и, опять обращаясь к нам, прибавил: — Думаете, пропаду?.. Нет, не пропаду… Был дурак, чуть не пропал… Ха! Думал святую землю работать, других научить, как за нею ходить надо… Спасибо, самого научили!
— Островской, дьявол! — послышалось опять с берега, и один из сидевших у костра бродяг зашевелился…
— Однако вы лучше проезжайте по добру, — сказал Островский. — Товарищи мои выпили… Как раз захотят познакомиться…
Фрол быстро двинул лодку багром, и она нырнула с нами из освещенного пространства в темноту.
— Храни господи, — сказал старый ямщик. — Жиган ныне голодный, как волк. На станках не подаем мы… А водку жрут, — прибавил он с удивлением и, пожалуй, с завистью…
Мне показалось, что Островский тоже был слегка выпивши. Мы отъехали сажен тридцать, когда с берега послышался пьяный голос бродяги:
— Микеша! А Микеш! Желторотой! На волю хочешь?
— Молчи ты, пьяный! — сказал сурово Островский.
— Ну, ничего, не сердись, Островской, я ведь любя…
— Микеш!.. Мике-ешь!.. Микешенька… — катилось еще долго над сонной рекой, перемежаясь пьяным хохотом. Ямщики молча налегали на весла, и вскоре огонек скрылся из виду.
Ночь продолжала тихо ползти над Леной. Взошла луна, красная, как кровь, и опять закатилась за вершину близкой горы. Северная Медведица спустилась низко, все растягиваясь и вырастая… Потом мутное облако поглотило редкие звезды, а наша лодка все плыла… Я как-то не заметил, как мы еще раз перерезали реку, и спохватился только, когда лодка зашуршала килем по песку.
Кругом было пусто. За широкой береговой отмелью лежала полоса гор, молчаливых и сонных…
Ямщики сложили весла, стали в лодке, приставили руки к щекам, и над пустынным берегом, будя ночные отголоски, понесся протяжный крик:
— Аг-ы-ы-ы…
Фрол кричал, видимо надрывая старую грудь. Микеша тянул свободно, полным и звучным голосом. Никогда еще я не слыхал подобных звуков из человеческой груди… Крик был ровный, неустанный и гулкий, точно тягучий отголосок огромного колокола… Это был обычный призыв с берега к спящему за отмелью отдаленному станку.
— Аг-г-гы-ы… ямщики!
Старик сорвался глухим хрипом и болезненно закашлялся.
— Э-эх, — сказал он с горечью, — съела у меня голос река-матушка.
Микеша продолжал кричать, не останавливаясь для передышки…
— Идут, — сказал наконец Фрол.
Действительно, за отмелью мелькнули огни фонарей, и Микеша тоже смолк. И тотчас же со стороны реки, из-за горы, как бы в ответ на крик ямщика раздался такой же протяжный крик, только чудовищно громкий и глубокий. Мы невольно переглянулись и замерли, охваченные безотчетным испугом… Казалось — сказочное чудовище проснулось и завыло где-то неподалеку.
— Пароход, — сказал первым опомнившийся Фрол.
Вскоре в глубине темной ночи послышались частые гулкие удары, и на реку, сверкая огнями, выплыл пароход с двумя барками. Микешка быстро вскочил в лодку и отсунулся от берега, кинув Фролу его узел. Через минуту лодку едва можно было разглядеть на темных волнах Лены.
— Прощай, Микеша! — крикнул я вдогонку.
— Прощай-ай! — донеслось в ответ из темноты.
— Варнака к варнаку тянет, — с презрением сказал Фрол. — К жиганам, видно, пристанет.
— А ты разве не знал, зачем он у тебя выменивает лодку? — сказал я. — Зачем же уступил?..
Фрол ответил не сразу.
— Хорошо ли бумагу писал? Крепко ли? — спросил он через минуту. — Станочники чисто собаки. Не отдадут, пожалуй.
В это время к нам подошли станочники с фонарями, и все мы молча смотрели, как пароход, повернув к нам оба огня, бежал как будто прямо к нашему берегу… Под лучом пароходного огня мелькнула на мгновение черною тенью лодка Микеши и исчезла…
— Кто на реке? — спросил один из ямщиков.
— Микеша, — ответил Фрол торопливо. — Со мной приехал, да, вишь, сейчас отсунулся.
— Пошто?
— Я разве знаю?.. Ничего не говорил. А видно, опять в бега снарядился.
— В бега, так пошто за барку зачалился? — сказал опять пришедший ямщик, зоркие глаза которого, очевидно, пронизывали темноту там, где я ничего не видел.
— С жиганами, видно, стакнулся. Жиганы повыше камней ночуют.
— Ну, ин, видно, так, — равнодушно подтверждали ямщики. Некоторое время они следили за поворачивавшимися огнями парохода, как бы обсуждая, что принесет им с собою эта редкая еще на Лене новинка: облегчение суровой доли и освобождение или окончательную гибель… Оба огня на кожухах исчезли, и только три звездочки на мачтах двигались еще некоторое время в черной тени высоких береговых гор… Потом и они угасли… Над Леной лежала непроницаемая ночь, молчаливая и таинственная…
Недели через две с теми же остановками и спорами, мы все еще двигались кверху по замерзающей Лене, когда нас догнал знакомый почталион, встреченный нами еще под Якутском и теперь возвращавшийся обратно. Сообщая различные новости пройденного уже нами пути, он рассказал, между прочим, что на несколько станков ниже Батамая оголодавшие бродяги ограбили было проезжего купца. Согнали народ и устроили облаву: варнаки отсиживались в пещере, отстреливаясь камнями, но в конце концов сдались. С ними, говорили, попался молодой ямщик, убежавший с Титаринского станка.
— А Островского с ними не было? — спросил я.
— Нет. Он отстал от них раньше.
— Неужели Микеша тоже участвовал в грабеже?
— Кто его знает. Сам говорит, что участвовал, но ни купец, ни бывший с ним ямщик его не видели. А бродяги смеются: «Так, говорят, припутался к нам желторотый зря…»
Мне казалось, что я понял Микешу: он, очевидно, думал, что если ему удастся выбраться «за горы» через острог, то это будет крепче, и станочники его уже не достанут, как свою собственность, обратно… Да и сам он, долгим общением в остроге с «умными» и бывалыми людьми, надеялся, вероятно, просветиться…
Да, всякие бывают мечты… Сбылась ли мечта молодого станочника — я не знаю…
Феодалы
Уже несколько дней мы ехали «разнопряжкой». Это значило, что на каждого человека (нас было трое) давали лошадь и узенькие дровнишки. Ямщик, иногда два ехали на таких же дровнях, отдельно. Составлялся караван, который, порой стуча и визжа полозьями по острым камням, медленно тянулся по берегу реки под скалами.
Кажется, только при таком путешествии чувствуешь настоящим образом, что такое огромный божий
