начал читать, и голос его был подобен грому. Сладкозвучное пение невидимых певчих слышалось с обоих клиросов.
Дедушке показалось скользко стоять на гладком полу из медных золоченых плит. Он подвинулся к столбу — и чуть не упал на разноцветные, словно играющий красками ковер, поливные плитки, какими был выложен пол возле столбов.
Кто-то ткнул его в бок, чей-то голос прохрипел сзади: «Проходи, старче».
Через весь храм были протянуты две толстые пеньковые веревки, на них висели шитые золотом парчовые и шелковые церковные и княжеские «порты» (одежды и ткани). Между рядами тканей, как между полотнищами золотых шатров, двигались богомольцы, подгоняя один другого. Шли они поклониться иконе Владимирской богоматери, что была вделана слева от деревянных, невиданной тончайшей резьбы, многоцветных царских врат, И колыхались от движения толпы людей сверкавшие на солнце и от огня свечей и лампад драгоценные златотканые пелены.
Дедушке удалось втиснуться в людской поток, он подошел к иконе, поклонился, перекрестился, поцеловал холодный угол ризы, который успели до него поцеловать тысячи богомольцев. Из-за блистающего золотом оклада на один только миг глянули на него невыразимо печальные глаза богородицы. И дрожь пробрала старика.
Пошел дедушка к боковому выходу, посмотрел наверх и увидел высоко над главным входом на полатях (на галерее) самого князя Андрея Юрьевича.
Статный, широкоплечий, гордо и прямо стоял князь в лазоревой, вышитой золотом длинной одежде, и черные выпученные очи его грозно сверкали из-под сдвинутых бровей. Рядом с ним стояли три мальчика, три его юных сына, один другого краше и наряднее, сзади виднелись хмурые и надменные бояре и ближние мужи.
И подумал дедушка: «Бога-то не видно. Он высоко в небе. А тут на земле грозный владыка, князь Андрей Юрьевич Боголюбский. И нет ему равного на Руси по богатству и могуществу».
Вышел дедушка на паперть сам не свой, а там стоял важный дьячок в стихаре и гудел: «Подайте, люди добрые, на украшение храма». Дедушка положил рядом с ним на лавку обе собольи шкурки.
Вернулся он в свою захудалую деревеньку. Избушка у него была низкая, окошки — только руку просунуть, дымом закоптели черные стропила, державшие дерновую крышу.
Полуголые внучата, что в тряпье на полатях копошились, подползли к деду со всех сторон.
— Дедушка, дедушка, какой ты нам гостинец принес?
— Ничего не принес, не на что было купить, — вздохнул старик и добавил: — Побывал я на седьмом небе...
Пошла слава по всей Руси о великолепии белокаменного златоверхого Успенского собора во Владимире. Затмил он своей красой, богатством и величием прочие храмы на Руси.
Начались возле иконы Владимирской богоматери «чудеса». И творились эти чудеса не где-то в заоблачных высях, а рядом, на улицах, в садах и дворах.
Приехала из Твери знатная боярыня, больная, умирающая, поцеловала ризу у святой иконы и сразу поправилась.
— Чудо сотворила богородица! — восклицали попы Микула и Нестор и тотчас же начали служить благодарственный молебен.
Исцелился больной «огненной болезнью», у сухорукого рука задвигалась, маленькая внучка боярина Словуты выздоровела, полотнища Золотых ворот упали и никого не придавили. «Чудеса» следовали одно за другим. Чудо явилось и к самому попу Микуле во двор. Бешеный жеребец погнался за Микулиной попадьей, ей едва удалось от него спастись. И опять поспешили отслужить благодарственный молебен.
Кузьмище Киянин все старательно записывал в свою книгу «Сказания о чудесах Владимирской Богоматери».
Дальнейшая судьба иконы так сложилась.
Много раз грабили собор войска завоевателей — и русских и татар, сдирали каменья с окладов. Неоднократно собор горел, и каждый раз икону первой выносили наружу и спасали.
Когда в 1395 году один из самых беспощадных покорителей царств и народов, хан Тамерлан, вторгся в пределы Московского государства, икону привезли в Коломну. Тамерлан дошел до города Ельца, но получил известие о восстании в своей столице Самарканде и повернул обратно.
«Богородица заступилась за землю Русскую, спасла от страшного нашествия» — так объясняли эти события простому народу священнослужители.
По велению митрополита Московского икону не возвратили во Владимир, а «с честью и славой» (владимирские летописцы добавляли: «и с великой скорбью») перенесли в Москву и поставили в Кремле в Успенском соборе на самом почетном месте, налево от царских врат.
Четыре раза в течение столетий иконописцы покрывали икону новыми красками, а златокузнецы замуровывали ее в новую темницу, прятали под вдвое драгоценнейший оклад, усыпанный большим числом редких каменьев. Духовенство прославляло икону как «чудотворную», называло ее «величайшей русской святыней».
А в первые годы революции действительно произошло чудо! Сняли несметно богатый оклад, счистили, смыли с кипарисовой доски многовековую копоть, пыль и позднейшие слои красок.
И предстала перед восторженными взорами людей в своей первозданной прелести молодая женщина- мать с печальными глазами. Склонив голову, она держала на руках нежно любимого сына. Подобные иконы богоматери именуются «Умилением».
В Третьяковской галерее, в отделе древнерусской живописи, налево у окна, на отдельном стенде находится сейчас эта икона. Она совсем небольшая, и можно пройти мимо нее, не заметив. А кто увидит ее, невольно остановится перед нею. И вспомнят, быть может, всю многовековую бурную судьбу ее еще с тех времен, как прибыла она из-за Черного моря на землю Русскую.
Эта икона одна из первых художественных ценностей нашей страны, она не уступает лучшим полотнам Рафаэля, Леонардо да Винчи, Рембрандта, Веласкеса...
Посол солнечной Грузии
Весной 1165 года ярко раскрашенные ладьи медленно плыли по реке. Посольство было многочисленным. Оно направлялось в город Ульдемир, где правил могучий государь князь Андрей. Слава о богатстве повелителя Ульдемира через леса, степи, моря и горы долетела до солнечной Грузии.
Плыть против течения было тяжело, полуобнаженные рабы-гребцы с трудом налегали на весла. На первой ладье плыл сам посол, он вез дары князю и его вельможам, на других ладьях находились свита, воины охраны и купцы, которые везли шелковые ткани, вино, пряности.
Путь посла был долог и опасен, морские бури Гирканского (Каспийского) моря трепали суда. На реке И тиль (Волге) путешественников подстерегали разбойники.
Проплыли ладьи мимо обгорелых развалин столицы Болгарского царства; послу объяснили, что это воины храброго князя Андрея год назад сожгли и разгромили город.
Из полноводной реки Итиль путешественники повернули в не менее полноводную реку Окун и вновь свернули в широкий приток, название которого посол не запомнил.
Один берег был высокий, другой низкий. На обоих берегах росли невиданной толщины и высоты дубы и вязы. Казалось послу — их густолиственные вершины вздымались до самых облаков.
Много дней плыли ладьи по неизвестной реке. Плескались огромные рыбы, стаи гусей и уток поднимались к небу, пытливые бобры высовывали из воды свои черные морды, подходили к берегу медведи и лоси.
Однажды, когда солнце уже клонилось к закату, за поворотом показались деревянные, недавно
