были сделать для него все — принести стакан воды, отдать кровь, поболтать, ободрить, вырвать из этих стен, — все, хотя понимали бесполезность своих забот. Они не называли его героем, тем более всей Америки, но гордились — так мне казалось, — что он среди них, рядом, вон за той дверью, куда вход пока не разрешен. Они даже сказали мне под величайшим секретом, что я могу быть доволен судьбой, так как, по их общему мнению, Эдди не будет осужден по состоянию здоровья. Остается главное — вытаскивать его всеми силами из болезни.
Как-то вечером Эдди открыл глаза, узнал меня.
— Отец, не ругай меня, — сказал он беспомощно, совсем по-детски и снова вернулся в мир сновидений.
Врачи заявили, что если Эдди и придет в относительную стабильность, то останется недвижимым из-за позвоночника. Никто из специалистов не берется за подобные операции. Один лишь московский хирург Петров известен уникальными результатами с безнадежными больными. Я поинтересовался, нельзя ли пригласить господина Петрова к Эдди, и услышал в ответ, что в случае согласия московского хирурга сына придется везти в его клинику, но сейчас об этом нечего и думать.
Ночами чувство беспокойства охватывало меня. Я остался один рядом с Эдди, весь остальной мир был враждебен и слеп, как глухая ночь, порывы резкого ветра, непрерывный дождь за окном. Кто-то из непроницаемой тьмы пристально следит за нами; мы хорошо видны ему, освещенные ровным огнем ночника…
Я не боялся его. Сил у меня хватит, чтобы бороться за жизнь Эдди, за всех детей, которые, попав в беду, просят о помощи: «Отец, не ругай меня!..»
Боби и его коллега Махоланд расшифровали предсмертную запись миллиардера. Гешт знал о готовящемся покушении на меня. Но не он отдавал распоряжение, кто-то другой. Мафия выдала «лисице» из лос-анджелесской полиции имя человека, звонившего в «Айвенго» Крафту. Специалист по рекламе Мини Марли, известный также в уголовном мире как перекупщик наркотиков. Это он сказал Крафту условную фразу, которую услышал бармен по параллельному телефону: «Открывайте счет в банке…» После чего Крафт вылетел в Чикаго. Сейчас Марли исчез, его ищут.
— Не слишком ли я мелкая персона для такой сложной операции? — спросил я чикагского шефа.
Он покачал головой.
— Пока можно строить только догадки… Кстати, Бари, вы знакомы с сенатором Уилли?
— Знаком. Он недавно звонил мне. А что?
— Любопытная деталь. О ней сообщал нам Юрик. — По тону Боби чувствовалось, что это важная новость. — В тот злополучный для Гешта день у него гостил сенатор.
— И что здесь особенного? Они старые приятели, — я говорил как можно спокойнее, хотя уже видел близкую опасность.
— Сенатор Уилли проводит предвыборную кампанию на средства Гешта. Это, разумеется, не криминал, — Боби подмигнул мне, словно напоминая, что держит мою сторону, — но если поразмыслить, многое встает на свои места!
Теперь я не сомневался: Уилли тоже знал! «Это не он… не он!» — кричал сумасшедший, пытавшийся продлить свою жизнь на чужих страданиях.
«Надеюсь, вы поняли Файдома Гешта правильно», дружески советовал сенатор. Да, правильно! В этом спятившем мире его совет звучал недвусмысленным предупреждением. Как не разглядел я вовремя истинное лицо сенатора? Я — Джон Бари…
— Верно, — спросил я Боби, — что Крафт утверждает, будто приказ получен им от «чертовой дюжины»?
— Верно. Даже он нашел элементарный выход. Эдинтона нет, концы в воду.
Разрозненные события моей семейной драмы складывались в стройный сюжет. Встреча с Марией на новогоднем балу у Гешта, где Эдди прыгает через автобусы, — это как бы репетиция нашего будущего, начало тщательно разработанного сценария… Мое пребывание в Большом Джоне случайно совпадает с акцией террористов, но кто-то из двоих — Гешт либо Уилли — довольно ловко воспользовался мальчишеской выдумкой группы: «Джон отвечает за Джона…» Крафт логически завершил давно задуманное: по всей стране воспрянули духом расисты, прокатилась волна ненависти к цветным.
Вся эта шайка за мной наблюдала, исследовала, изучала меня, как изучают редкое животное. Как окапи, открытое в каменных джунглях сегодняшнего бессердечного мира. На что способен этот жираф в полосочку? Что он может, управляя остатками эмоций людей, воздействуя страхом на подсознание, сделать полезного для большого бизнеса?.. Исследовали спокойно, холодно, зло, моделируя разные ситуации. Даже моя гибель была вычислена до доллара и центов. В этой шайке хамелеонов-политиканов, бизнесменов, уголовников один Гешт поступал так, как хотел, используя реальную власть: ненавидел меня и мечтал о Марии. Но и он оказался уголовником… Неужели любя — надо непременно убивать?
Огромный незримый механизм преступлений был пущен в ход. Один — выживший из ума, но совершенно здоровый старик — получал противоестественные эмоции; второй — мой «личный друг», используя падение престижа правительства, неспособного унять зарвавшихся негров, полез в президенты. Им обоим была выгодна моя гибель как месть грязных ниггеров. Хорошо организованный расизм — главное оружие большого бизнеса.
Не ты ли, мой друг сенатор, организовал всю ситуацию? И мне, и цветным, и заодно правительству? Впрочем, я далеко зашел в своих рассуждениях…
— Скажите, Боби, нет ли у вас на примете лечебницы, удаленной от посторонних глаз? — спросил я шефа.
И рассказал о своем разговоре с сенатором.
— Не случайно все это, — признался Боби. — Лучше держать сына подальше от всякой политики.
— Согласен, — кивнул шеф. — Постараюсь найти для мальчика безопасное место.
Оставался один человек, которому можно было высказать все.
Я вызвал Аллена.
Он слушал, не прерывая, иногда цедил сквозь зубы: «Негодяи… Нечеловеки»… Потом сказал:
— Ты прав на все сто, Жолио! Но ситуация сложнее, чем ты предполагаешь. Слушай сюда! — Это на нашем школьном жаргоне означало: будь предельно внимателен, крути мозгами, соображай!
— Слушаю, Вилли!
— Ты вольно или невольно оказался в эпицентре самой тайной и разрушительной войны!.. Точнее — ты и я. Мы оба. Соображаешь?
— Туговато, Вилли, — промямлил я. — Может, от недосыпания?..
Он тихо засмеялся и сказал словечко, от которого жарко дохнуло давно забытым чувством великого мальчишечьего единства:
— Не дрейфь!
Я свистнул в ответ — совсем как в классе с задней парты, когда готов отдать жизнь за доверие товарища.
— Слушай сюда, Жолио!.. Я сравнил твои репортажи со своими данными и вывел систему. Понял? Сейчас кое-что напомню.
— Давай.
— Твои давние репортажи об этом славном муравьишке Джино. В конце концов ты нашел виновного — концерн «Петролеум». Он не одинок. У меня сотни снимков отравленных вод морей и океанов, пустошей на месте бывших лесов, исчезнувших рек. Что это, Жолио?
— Уничтожение природы.
— Вспомни Токио, — продолжал Аллен. — США произвели подземный взрыв, вызвали искусственное землетрясение. Спрашивается, зачем?
