комнаты и работать на кухне. Теперь я снова, как в бытность свою курсантом, стирал свою одежду, мыл полы, чистил уборные, сгребал уголь и делал многое другое. Эта обязанность «делать всю грязную работу самому» привилась еще в Канаде. Там это началось с того, что нам самим пришлось грузить свои пожитки на грузовики. Я помню, как один из наших ветеранов сказал мне:
– Первый раз в жизни вижу, чтобы офицеры выполняли какую-то работу.
Кажется, он находил это забавным, но канадские офицеры не проявляли никакого интереса к нашей работе и предусмотрительно держались поодаль.
В Шеффилде мы встретили зиму. Это была особенно холодная и снежная зима 1946/47 года, и у нас не хватало угля, чтобы согреть наши бараки. Нам не оставалось ничего другого, кроме как постоянно ходить в пальто или, забыв о чувстве собственного достоинства, рыскать в поисках топлива. Мои товарищи по отсеку решили в пользу последнего. Мы обнаружили, что в кучах золы, которая выбрасывалась из кухни и пекарни, можно отыскать пригодные для топки угольки. Мы собирали их и растапливали свои печки. Конечно, это было ниже офицерского достоинства, но нам было тепло, и, кроме того, мы постоянно думали о том, что наши жены тоже бродят вот так по развалинам наших домов, чтобы найти уцелевшие пожитки.
Весь мой последний год пребывания в канадском лагере и первые несколько месяцев в Шеффилде я не получал известий от своей жены, и это был худший период в моей жизни. Как я уже говорил, жена моя случайно очутилась на территории, занятой русскими, из которой не могла послать весточку пленному британского лагеря. Я не знал, что случилось с женой. Я даже не знал, жива ли она и жив ли мой маленький сын, которого я никогда не видел. Мысль о том, через что должна была пройти моя жена – если она все еще была жива, – помогала мне переносить все трудности лагерной жизни.
А затем, в середине 1946 года, пришло письмо, положившее конец тревоге, терзавшей мою душу. Пройдя через неимоверные трудности, моя маленькая семья сумела добраться до Берлина, где жена нашла хорошую работу в Берлинской радиовещательной компании. Я испытал невыразимое облегчение. Худшее было позади, и я снова мог улыбаться. Моему сыну уже исполнилось шесть лет, и он постоянно спрашивал мать, когда же отец, о котором она столько рассказывала, наконец, вернется домой. Когда от меня начали приходить письма с фотокарточками, сын, после внимательного изучения моей фотографии, серьезно спросил мою жену:
– Скажи мне честно, мамочка, ты на самом деле лично знаешь папу или только по письмам и фотографиям?
Жена рассказала об этом по радио в надежде, что я услышу ее, но привилегией слушать радио мы пока не обладали. В Канаде у нас был радиоприемник, но это было запрещено правилами, и время от времени его находили и отбирали, но у нас тут же появлялся другой, и мы снова могли слушать немецкую коротковолновую станцию. Большая часть нашего самодельного приемника состояла из деталей, взятых из нашего кинопроектора. Когда был конфискован последний приемник, мы выкрали его из караульного помещения и так искусно встроили в ящик комода, что его так никогда и не обнаружили, несмотря на самые тщательные проверки.
Наши усилия по поднятию морального духа в шеффилдском лагере дали некоторый результат. Сначала нам, «канадцам», завидовали, в особенности потому, что на нас было отличное обмундирование и кое- какие пожитки, хотя большую часть их мы раздали тем, кто был взят в плен во Франции, Бельгии и Голландии. В результате они обзавелись пижамами, бельем и обувью, но у нас все равно оставалось еще много ценных вещей. Когда я, наконец, вернулся в Германию, я привез с собой шесть пар обуви, излишнее количество которой было предназначено для обмена на мясо и картошку. Мне удалось провезти мясо, но картошку русские конфисковали. В тот момент они как раз решили потуже сжать «кольцо вокруг Берлина».
Военнопленные в лагере получали обычный набор: зеленую или сиреневую робу с нашитым на спине кругом из другого материала, нижнее белье, носки и обувь. Правда, они должны были заплатить за этот комплект, но он был относительно дешев. Когда мы прибыли из Канады, большинство пленных в лагере уже расхаживали в своих мешковатых костюмах. Когда они увидели, что мы щеголяем в аккуратной форме со знаками различия, большинство снова решило надеть свое обмундирование. После этого внешний вид пленных стал несколько более подтянутым и оказал самое положительное влияние на их моральный дух.
Оправившись от потрясения при известии о том, что мы, по-видимому, еще не скоро попадем домой и что нам придется провести некоторое время в этом шеффилдском лагере, мы стали понемногу привыкать к нему. Во-первых, нам разрешили гулять за пределами лагеря и я начал извлекать пользу из этой привилегии – лагерь был переполнен и там постоянно стоял невыносимый шум, от которого можно было сойти с ума. По соседству с лагерем простиралась вересковая пустошь с холмами, живо напоминавшая мне о песчаных дюнах возле Эльбы. Эта пустошь, в особенности освеженная дождем, представляла собой восхитительное зрелище. Пожалуй, здесь и в Куорне, предпоследней остановке на моем долгом пути домой, я научился ценить и любить английскую природу.
Здесь, в этом лагере, мы возобновили свою учебу и относились к ней крайне серьезно. Случилось то, чего мы никак не ожидали – крушение Германии, – и нам предстояло решить, какое место мы сможем занять в послевоенной мирной жизни. Как только мы вернемся домой, нам придется убрать в чулан наше обмундирование, пособий ждать не приходится, значит, нам придется все начинать сначала, а новые власти наверняка будут чинить нам, бывшим офицерам, всяческие препятствия.
В Шеффилде, как до того в Канаде, я изучал германистику, философию, историю и географию. Я намеревался попробовать свои силы либо в преподавании, либо в журналистике и не оставил эту надежду, даже когда услышал, что обе эти профессии для бывших офицеров закрыты. По возвращении в Берлин я обнаружил, что двери университета, где я так надеялся завершить свое образование, для меня также закрыты. Впрочем, должен признаться, я не слишком настойчиво рвался туда, так как к тому времени знал, что рядом всегда есть черный ход, через который можно проскользнуть при некоторой доле удачливости.
Самым важным в тот момент для меня было получить возможность зарабатывать на жизнь, и журналистика казалась мне вполне приемлемым для этого занятием. Здесь я тоже сумел отыскать тайную дверцу. Дружески расположенный ко мне англичанин, услышав о моем возвращении, написал мне рекомендательное письмо, а столь же дружелюбно настроенный американец начал расспрашивать меня о моем политическом прошлом. Вернее, он собирался расспросить меня об этом, но в конце концов весь наш разговор свелся к моему рассказу о пребывании в Канаде. Наконец он заявил:
– Поскольку вы в прошлом офицер, мы не можем взять вас в известное американское издательство, однако мы возьмем вашу анкету, на которую наверняка кто-нибудь откликнется. Тем временем, я надеюсь, для вас найдется какое-нибудь занятие.
По всей видимости, моя анкета все еще мирно покоится в издательстве, поскольку я больше никогда ничего о ней не слышал.
К счастью, в Канаде и в Британии я неплохо подготовился к своей новой профессии. В начале 1944 года от германского Верховного командования поступил циркуляр, адресованный всем военнопленным. Офицерам рекомендовалось посвятить все свободное время серьезному освоению невоенных специальностей. Намек был ясен, и для меня этот циркуляр стал первым официальным подтверждением моих серьезных сомнений в успешном для Германии исходе войны. Однако среди нас подобные мысли считались «пораженческими». С провалом покушения на жизнь Гитлера 20 июля наша вера в победу Германии окрепла. Почти все мы были решительно против мятежа и считали, что Гитлер не был убит лишь благодаря вмешательству божественного провидения. Единственным оправданием любого восстания является его успех. Мятежники во главе с Беком, Герделером и Штауффенбергом потерпели поражение и, значит, были не правы. Вот такой простой вывод. Что касается нас, необходимость выступать единым фронтом против страны, которая держала нас в плену и которую мы все еще считали своим врагом, вменяла нам в обязанность избегать всяческих разговоров на тему лояльности по отношению к руководству нашей собственной страны.
Тем временем нас не оставляли без внимания. Различные религиозные организации страстно желали протянуть руку помощи своим собратьям по вере. Многие немцы под влиянием Гитлера отвернулись от христианства, но теперь заменивший им Бога Гитлер, в могущество которого они так верили, пал, и они снова бросились под крыло истинной религии. Что касается меня, я тоже отвернулся от церкви и теперь
