были в Шотландии, но я решил не привередничать.
Нас построили парами, словно новобранцев, и мы выступили в поход. Когда мы проходили мимо «Харвестера», моряки бросали нам с палубы пачки сигарет. Это был последний привет от Королевского военно-морского флота, и мы были искренне признательны этим морякам.
Три года спустя немецкая субмарина потопила «Харвестер». Я от всей души надеюсь, что список погибших был не слишком длинным.
Глава 2
НЕУДАЧА
31 октября 1940 года я ступил на шотландскую землю в качестве военнопленного. К этому времени я проплавал уже десять с половиной лет, но ни разу за все это время мне не доводилось сидеть в тюрьме. Что ж, теперь у меня появилась возможность наверстать упущенное. Моей первой тюрьмой стали казармы для пехоты в Глазго. Дверь камеры захлопнулась, и мною овладело гнетущее чувство. Впрочем, я немного приободрился, когда через некоторое время дружелюбный охранник принес мне вкусный обед.
После обеда я сидел на жесткой койке и прислушивался к звукам, доносящимся с улицы. Прильнув к зарешеченному окну, я мог видеть все, что происходило снаружи, а именно самый обычный плац и взвод новобранцев, которых учили маршировать. Этот процесс казался бесконечным. Через некоторое время прибыл оркестр, и солдаты принялись маршировать под музыку. Оркестру никак не удавалось доиграть мелодию до конца, потому что сержант, занимавшийся строевой подготовкой солдат, прерывал музыку всякий раз, когда был недоволен новобранцами, а такое случалось часто.
В другом углу плаца солдаты отрабатывали приемы штыкового боя. На шесты были насажены чучела – наверное, они должны были олицетворять немецких солдат, – и новобранцы с энтузиазмом набрасывались на эти чучела, стараясь проткнуть их штыком.
На закате охранник принес мне большую кружку чаю и несколько толстых ломтей хлеба с джемом – это был мой ужин. Еще он принес мне два теплых одеяла, чему я очень обрадовался. Как я уже говорил, это был последний день октября, и в камере было довольно прохладно. Закончив ужин, я завернулся в одеяла и тут же уснул.
К сожалению, спал я недолго. Меня разбудил звук открывающейся двери, яркий свет и чей-то резкий голос. Он принадлежал офицеру, который явно был чем-то недоволен. Как оказалось, согласно «правилам» мне полагалось лишь одно одеяло. Мною овладело сильное искушение высказать офицеру все, что я думаю по этому поводу, но, к счастью, я сдержался и молча отдал одеяло.
После этого я долго ворочался, пытаясь уснуть. Одного одеяла было явно недостаточно, чтобы согреться, ведь на дворе была уже практически зима, и время от времени мне приходилось вставать и делать зарядку, чтобы не замерзнуть. На следующее утро я постарался привести себя в порядок, насколько это было возможно, но щетина попрежнему колосилась на моем лице. Мне так и не дали бритвенных принадлежностей. Может быть, они хотели сделать из нас пугал для своих детей? Впрочем, мы скоро должны были покинуть это место. Охранник сказал, что мы здесь всего на одну ночь. Он оказался прав. Нас вывели во двор и посадили в грузовик. Новобранцы все еще занимались строевой подготовкой, а оркестр по-прежнему играл все ту же мелодию. Наверное, это был их полковой марш.
Мы медленно проехали через центр города. Многие дома здесь были разрушены в результате «действий противника». Больше никаких следов войны заметно не было. Впрочем, мы мало смотрели по сторонам, стараясь улучить возможность и перемолвиться друг с другом хотя бы парой слов.
Тимм рассказал нам, что провел в океане несколько часов, прежде чем его выловили из воды. Семерых пропавших моряков, должно быть, отнесло слишком далеко от эсминцев. Один был ранен осколком снаряда еще на палубе «U-32». Мы с болью думали о них, ожидавших помощи, которая так и не пришла. Существовала, конечно, вероятность того, что на следующий день их подобрало какое-нибудь судно, но никто из нас в это не верил, и мы больше никогда не слышали о наших пропавших товарищах.
Тем временем грузовик привез нас на вокзал, и мы, в сопровождении двух офицеров и десятка солдат, сели в поезд. Должно быть, мы являли собой странное зрелище, и люди сначала в изумлении смотрели на нас, а потом поспешно отворачивались, словно стыдясь своего любопытства. Никто не бросил нам враждебного слова, никто даже не смотрел с ненавистью в нашу сторону. Напротив, в глазах некоторых женщин читалось сочувствие.
Для офицеров приготовили специальный вагон. В нашей группе было четыре офицера, включая меня, и нас держали отдельно от прочих. Мне предоставили отдельное купе, которое я разделил с двумя британскими офицерами. Один из них, лейтенант, до войны был учителем и обо всем имел свое суждение. Вскоре британцы совсем позабыли обо мне и горячо заспорили о чем-то. Я не понимал, о чем они говорили, поскольку мой английский оставлял желать лучшего, поэтому я решил выйти из купе и осмотреться. Но стоило мне подняться, как капитан тут же вскочил на ноги. Я заявил, что мне нужно в туалет, но он настоял на том, чтобы сопровождать меня.
Остаток пути я просидел у окна, глядя на проносившиеся мимо леса и поля. Сейчас я едва помню их, в тот момент мой ум был занят мыслями о побеге. «Больше тебе может не представиться такая возможность, – думал я. – Чем дальше на юг ты заедешь, тем лучше». К счастью, мы как раз направлялись на юг. В отношении побегов у нас в семье сложилась определенная традиция. Мой дядя, Гюнтер Плюшов – брат моей матери, – во время Первой мировой войны был в плену в Англии. Ему удалось бежать и вернуться в Германию через Голландию.
Когда я был мальчишкой, я прочел его книгу «Побег из Киао-Чао» по меньшей мере дюжину раз и в теории прекрасно знал, как совершаются побеги. Теперь мне предстояло проделать это на практике.
Сначала я пытался определить направление нашего движения по названиям станций, которые мы проезжали. Первая станция называлась Боврил.[1] Никогда не слышал этого названия. Но когда и следующее название станции оказалось Боврил, и следующее, а потом еще одно, я пришел к выводу, что Боврил – это вовсе не название станции. Позже я узнал, почему сняли все таблички с названиями станций, – британцы готовились к вторжению немецкой армии. Теперь, когда я вижу рекламу «Боврила», я всегда улыбаюсь, вспоминая мое первое путешествие по британской земле.
Не могу сказать, сколько было времени, когда мы пересекли границу, но с наступлением ночи мы уже были в Англии, и наш поезд все так же стремительно мчался на юг. Через некоторое время поезд медленно подъехал к какому-то большому городу и остановился. Это был Лондон. Капитан куда-то исчез. Я выглянул в окно и увидел, как он разговаривает с кем-то. Лейтенант встал и вышел, я остался один в темном купе.
Вот он, мой шанс. Я вышел из купе, огляделся и направился к двери вагона, но не успел я нажать на ручку, как дверь распах нулась и передо мной возникла темная фигура с фонарем. Это был охранник.
– Приехали, сэр, – сказал он мне. – Здесь вы выходите.
– Это точно, – сказал я, надеясь, что мой английский достаточно хорош. В конце концов, если один из хозяев пригласил меня выйти, было бы невежливо проигнорировать его приглашение. Но как только я с готовностью двинулся в сторону выхода, охранник насторожился и направил на меня луч своего фонаря. Я совсем не выглядел как пленный немец и, наверное, при других обстоятельствах мог бы сойти даже за англичанина, но, к несчастью, мое лицо украшала недельная щетина.
– Минутку, – пробормотал охранник. Наконец до него дошло, и он кинулся к окну, громко зовя охрану.
Я мог броситься наутек и, наверное, сумел бы скрыться в темноте, но мысль о моей предательской рыжей щетине совсем лишила меня сил. Куда я пойду в такой поздний час в чужой стране без гроша за душой? Да еще эта проклятая щетина! Да у меня на лице написано, что я военнопленный. Поэтому я ничего не предпринял.
Интересно, знай я, что впереди меня ждет семилетний плен, попытался бы я бежать? Но что толку рассуждать об упущенных возможностях… Мне выпал шанс, а я его не использовал. Разумеется, я все еще верил в победу Германии. Я думал, что самое позднее через три месяца немецкие войска ступят на британскую землю и их наступление, несомненно, будет успешным.
Эта вера в могущество Германии на какое-то время заставила меня отказаться от совершения побегов, а к тому моменту, когда я избавился от этой иллюзии, было уже поздно что-либо предпринимать. Я находил некоторое утешение в том, что даже самым целеустремленным беглецам, положившим все свои силы на
