совершающих разворот на высоте порядка 20 000 футов. Это были русские двухмоторные самолеты «СБ», являвшиеся основными бомбардировщиками китайских военно-воздушных сил. И их внезапная атака оказалась на удивление эффективной. Мы оказались застигнутыми врасплох. Никто не успел ничего понять, пока с диким свистом бомбы не посыпались из русских самолетов. Увиденное на летном поле потрясло меня.
Из двухсот наших бомбардировщиков и истребителей, стоявших крылом к крылу на длинных взлетных полосах, большая часть горела. Огромные языки пламени вырывались из взрывавшихся топливных баков, наполняя воздух клубами густого дыма. Из оставленных осколками пробоин на фюзеляжах пока еще не загоревшихся самолетов вытекало горючее. Огонь быстро распространялся с одного самолета на другой, и языки ослепительно яркого пламени метались по длинным рядам бомбардировщиков и истребителей. Бомбардировщики взрывались, словно петарды, а истребители вспыхивали, как спички.
Как безумный я метался среди горящих самолетов в поисках единственного уцелевшего истребителя. По счастливой случайности нескольким расположенным группой истребителям удалось уцелеть в этой бойне. Я вскарабкался в кабину одного из них, запустил мотор и, не дожидаясь, пока он прогреется, стремительно погнал истребитель по взлетной полосе.
Бомбардировщики медленно набирали высоту, и на своем более быстром истребителе я вскоре стал догонять их строй. Дав полный газ, я выжимал из своей машины все, на что она была способна. Через двадцать минут после взлета я находился почти на одной высоте с самолетами противника и продолжал набирать высоту, чтобы открыть огонь по незащищенному брюху ближайшего бомбардировщика.
Меня мало заботило, что мой истребитель был единственным поднявшимся в воздух. Я понимал, что имеющий легкое вооружение «Клод» не может представлять собой серьезную угрозу для двенадцати бомбардировщиков. Подо мной находился стоящий на реке Янцзы город Ичан, который все еще обороняли китайские войска. Оказаться сбитым здесь, даже если бы мне удалось не разбиться при падении, означало обречь себя на мучительную смерть от рук солдат Чан Кайши. Но медлить с атакой было нельзя. Ведь я был воспитан в традициях самураев, и не думал ни о чем ином, кроме нанесения урона противнику.
Я приблизился сзади и снизу к замыкающему строй бомбардировщику, не оставшись незамеченным, судя по развернувшимся в мою сторону пулеметам, расположенным у него в хвосте. Стрелку противника не удалось попасть, и я, подобравшись как можно ближе к вражескому самолету, открыл огонь по его левому двигателю. Пролетев мимо и набрав высоту, я заметил шлейф дыма, потянувшийся за двигателем, над которым я так усердно потрудился. Бомбардировщик покинул строй и начал терять высоту, а я тем временем, развернувшись, бросил свой истребитель в пике, чтобы завершить начатое. Но воспользоваться своим преимуществом мне так и не удалось. Едва я двинул вперед ручку управления, чтобы войти в пике, мне пришло в голову, что Ичан находится по меньшей мере в 150 милях от Ханькоу. Преследовать бомбардировщик означало потратить необходимое для возвращения на базу горючее, и тогда мне пришлось бы совершить вынужденную посадку на вражеской территории.
Существует разница между риском вступить в бой с превосходящими силами противника и риском впустую потерять жизнь и самолет. Продолжать атаку значило обречь себя на самоубийство, а сейчас столь радикального шага от меня не требовалось. Я повернул домой. Мне неизвестно, дотянул ли русский бомбардировщик до своего аэродрома, но даже если он и разбился, то произошло это среди своих.
Трудно описать открывшиеся моему взору по возвращении на базу ужасные разрушения, произведенные всего лишь двенадцатью вражескими бомбардировщиками. Почти все наши самолеты были уничтожены или повреждены. Командир базы потерял левую руку, несколько его заместителей, пилотов и авиатехников погибли или получили серьезные ранения.
Я забыл о своих ранах, пыл погони и мое возбужденное состояние в бою заставили боль на время утихнуть. Я отошел на несколько шагов от самолета и рухнул на землю.
Раны заживали медленно. Через неделю, все еще находясь в госпитале, я получил от Хацуо письмо с новостями не менее убийственными, чем налет на наш аэродром.
«Прости, что я вынуждена писать письмо со столь печальным для тебя известием. 3 октября моя дорогая подруга Микико погибла в автомобильной катастрофе. Я не нахожу слов. Мне очень больно, и я не могу в это поверить. Почему Бог так несправедлив? Почему, почему такой прекрасный человек, как Микико, должен был умереть всего в шестнадцать лет, да еще не по своей вине? Я презираю себя за то, что должна сообщать об этом тебе, сражающемуся с врагом летчику. Но больше это сделать некому…»
В конверте находилось запечатанное письмо от матери Микико, которая писала:
«Бедная Микико каждый день вспоминала вас в беседах с нами и Хацуо-сан и с волнением ждала вашего ответа на письмо, переданное через Хацуо. Но ваше замечательное письмо пришло лишь в день похорон Микико. Как бы я была счастлива, если бы она смогла прочитать это письмо! Она была прекрасной дочерью, доброй, умной, настоящим ангелом.
Возможно, поэтому Всевышний и призвал ее к себе так рано. Я не знаю. Я все время плачу. Думаю, вам будет приятно узнать, что ваше письмо положили в ее гроб, и оно отправится с нею на небеса. Примите нашу с мужем глубочайшую благодарность за ваше письмо. Мы молимся Богу, чтобы дух Микико оберегал вас в небе от вражеских пуль».
Я не знал, что и думать. Меня ошеломило это письмо. Пролежав несколько часов на койке, уставившись в потолок, я написал длинное письмо матери Микико с выражением своих соболезнований. В конверт я вложил немного денег с тем, чтобы, согласно древнему обычаю, родственники оставили их на ее могиле в качестве пожертвования.
Несколько дней я ужасно тосковал по дому, мечтая увидеть своих мать, братьев и сестер.
Ждать возвращения в Японию мне долго не пришлось. Два дня спустя поступил приказ о замене личного состава, согласно которому меня направляли для дальнейшего прохождения службы в Омуру, где находилась ближайшая от моей родной деревни авиабаза. Мой отъезд вряд ли можно назвать торжественным. Ведающий личным составом капитан с каменным лицом предупредил меня:
– По соображениям безопасности по возвращении в Японию вам запрещено рассказывать кому-либо о произошедшей здесь катастрофе. Вам понятно?
– Так точно. По соображениям безопасности по возвращении в Японию мне запрещено рассказывать о произошедшей катастрофе, – отчеканил я. Затем отдал честь и направился к стоящему на летном поле транспортному самолету, который должен был доставить меня домой.
Глава 6
В мрачном настроении возвращался я на базу в Омуре. Разрушительный налет, гибель многих близких друзей, смерть Микико и мои раны – все это ввергало меня в крайнее уныние. Более того, несмотря на близость базы к моему дому, мне было запрещено видеться с близкими до полного выздоровления.
Я с опаской ожидал своей первой встречи с командиром базы в Омуре. После моего назначения сюда в прошлом году его презрение и недружелюбное отношение к новичкам я болезненно ощущал на себе и чувствовал к нему острую неприязнь. К моему удивлению, лицо командира расплылось в улыбке, когда я, щелкнув каблуками, застыл по стойке «смирно» перед его столом. Он несколько секунд разглядывал мою форму, мое лицо, а затем заглянул в глаза. Он буквально сиял! Я не знал, но известие о моей атаке в одиночку против двенадцати русских бомбардировщиков достигло Японии раньше меня. Я перестал быть достойным презрения новичком, которым можно помыкать. Командир сообщил, что я могу спокойно отдыхать, поскольку в настоящее время от меня не станут требовать выполнения особых заданий. Подобный поворот событий ошеломил меня, простым летчикам не было положено рассчитывать на такое обращение.
В столовой мне стало ясно, что молва о моих полетах в Китае, где в качестве «пикантных» подробностей фигурировали сбитый мной вражеский самолет и атака против русских бомбардировщиков, сделали меня героем среди летчиков, проходивших боевую подготовку на базе. Я испытывал странное и вместе с тем восхитительное чувство, когда эти люди столпились вокруг меня в ожидании рассказа о войне в воздухе.
Целую неделю, имея возможность отсыпаться, я отдыхал и наблюдал за учебными полетами. Вскоре я получил письмо от девушки, чье имя – Фудзико Ниори – было мне незнакомо. Она писала:
«Я сестра Микико и, пользуясь представившейся мне возможностью, хочу от всего сердца поблагодарить вас за ваше письмо моей матери и за добрые слова о моей сестре. Ваше письмо, подобно лучу света, рассеяло мрак пережитого нами горя, вызванного смертью Микико. Мне не стыдно сообщить
