компания сменяла другую, пока мы не отчаивались добраться до корабля. На «Китобой» же возвращались в сопровождении ликующей толпы.
Внезапная перемена в нашей жизни захватила нас полностью. В первые несколько недель пребывания в Копенгагене мы ни о чем всерьез не задумывались. Нас заразило всеобщее веселье, а мы радовались еще и тому, что остались в живых. Однако эйфория спала, и ситуация представилась нам в более трезвом восприятии. Как ни приятна была нормальная жизнь, мы еще не стали ее частью, рано или поздно каждому из нас предстояло вернуться на исходный рубеж. Я остро почувствовал это в день, когда мы присутствовали на приеме в королевском дворце.
Мария Федоровна, вдовствующая русская императрица (перед замужеством за Александром Третьим датская принцесса Дагмара), проживала в Копенгагене. Прибыв в Россию, она стала любимицей императорской семьи, даже самые откровенные враги старого режима находили ее безупречной. Уравновешенная, спокойная и грациозная, она органично вошла в русскую жизнь во время правления трех царей подряд. Она застала еще тот период, когда либеральные реформы завершились трагической гибелью Александра Второго. Она находилась рядом с супругом, когда он правил империей. Мария Федоровна стала свидетельницей постепенного распада державы со времен правления ее сына.
После революции императрицу отправили в заключение в один из крымских дворцов, но царицу-мать спас человек, назначенный советскими властями ее тюремщиком. Вскоре после побега она вернулась на свою родину, в Данию, вела тихую, уединенную жизнь в окружении преданных друзей.
Когда императрица узнала о прибытии «Китобоя», она выразила желание повидаться с нами. Была назначена аудиенция. Нас предупредили, что ввиду возраста прием будет длиться совсем недолго. Особенно просили учесть: ни при каких обстоятельствах не следовало упоминать о судьбе императора и его семьи. Вести об их трагической гибели держали от нее в тайне.
В назначенный час нас проводили в одну из комнат дворца. Открылась дверь, и вошла Мария Федоровна. Ее хрупкая, грациозная фигура, казалось, появилась из далекого прошлого. Когда нас назвали по именам, она каждому задала вопросы о его семье. В течение нескольких секунд она молча смотрела на нас, затем произнесла значительно и уверенно:
– Сожалею, что принимаю вас при столь необычных обстоятельствах. Надеюсь, в будущем наша встреча пройдет при обстоятельствах, более счастливых для всех нас.
Во взгляде императрицы промелькнуло что-то чрезвычайно трогательное. После того как она раскланялась, двери за ней закрылись.
На обратном пути к «Китобою» воображение будоражила сцена встречи с царственной особой. Все радости и самые значительные события в жизни императрицы остались позади. Будущее не рисовало, очевидно, радужных перспектив, однако чувствовалось, что от отчаяния ее спасла только безотчетная вера.
Я подумал, что в течение последних нескольких лет я избегал реального взгляда на будущее. Я понял, что, пока цепляюсь за прошлое, не смогу жить настоящим. Если суждено жить дальше, следует забыть о прошлом и обосноваться в новой действительности, во всяком случае, попытаться следует. Смутная потребность начать новую жизнь получила еще один импульс.
Среди русских, осевших в Копенгагене, имелась семья, которую я посещал особенно часто. Хозяином дома был бывший генерал русской армии, но более всего меня интересовала его дочь – Елизавета Владимировна. Изящная жизнерадостная блондинка, она сочетала в себе веселую беспечность с поразительно здравым взглядом на жизнь. Я старался как можно чаще общаться с ней, и это вселяло в меня решимость обрести твердую почву под ногами.
Однако с чего начать, я не знал. В Дании оставалось слишком много болезненных напоминаний о прошлом. Опыт участия в Гражданской войне сделал невозможным для меня проживание в Англии или во Франции. Мысли о переселении в Германию не могло и возникнуть. У меня было смутное ощущение, что какая-нибудь молодая страна, вроде Соединенных Штатов, станет наилучшим полем для начала моей деятельности.
Я навел справки в американском консульстве, однако получил не слишком ободряющий ответ. Все запросы на получение визы адресовались непосредственно в госдепартамент в Вашингтоне. Американский консул прямо заявил, что если я не располагаю в Америке родственниками или влиятельными друзьями, то зря потрачу время на оформление визы. Единственным реальным шансом для меня была служба во французском Иностранном легионе.
В этот период раздумий о своей будущей судьбе меня пригласила на обед одна пожилая датчанка, которая не раз устраивала приемы для офицеров «Китобоя». Придя в ее дом, я был удивлен отсутствием гостей. За обедом мы поговорили на разные темы, но, когда подали кофе, а слуги удалились, хозяйка дома вдруг спросила:
– Вы помните графа и графиню К.?
Тон насторожил меня.
– Да, хорошо их помню, – ответил я, – в прошлый визит к Вам мы с графом провели вместе весь вечер.
– Это упрощает дело, – сказала дама с явным облегчением. – Граф поручил мне деликатное дело. Постарайтесь, пожалуйста, понять меня правильно. Но сначала позвольте рассказать кое-что о его семье. Граф чрезвычайно интересный человек, его жена – милейшая женщина. У них дом в Копенгагене, но живут они большую часть времени за городом, в своем замечательном поместье. Они представители старинной датской фамилии. Они располагают немалыми средствами, у них много друзей, но они бездетны и, в сущности, одиноки…
Дама сделала паузу, быстро взглянула на меня и продолжила:
– Вы очень молоды. Вам надо начинать жизнь сначала. Вероятнее всего, вы не сможете вернуться домой, впереди у вас трудный путь. Граф и графиня несколько раз вас видели и прониклись к вам симпатией. Они хотят, чтобы вы жили с ними вместе. Граф объяснился вполне определенно: он надеется, что вам понравится его семья, но жить вы сможете, где захотите, сможете выбрать любую карьеру. Они хотят вас усыновить.
Она умолкла, а затем быстро добавила:
– Давайте переберемся в гостиную. Я присоединюсь к вам через минуту.
Я был слишком ошеломлен и, не скрою, растроган, чтобы немедленно дать ответ, но, взяв сигареты, прошел в гостиную. Пока я сидел в одиночестве, я вспоминал этих людей: графа с хорошими манерами, доброе, ласковое лицо графини. Но понимали ли они, до какой степени беспокойная и неупорядоченная жизнь отучила меня от нормального, устоявшегося быта, от прочных отношений с другими людьми.
Когда хозяйка дома вернулась, я объяснил ей причины, по которым я должен отказаться от предложения. Она внимательно выслушала мои разъяснения, и, когда я закончил, ее глаза увлажнились.
– Думаю, я вас поняла, – сказала она. – Весьма сожалею, но за вас никто не проживет вашу жизнь. Подумайте об этом еще, а затем дайте окончательный ответ.
Больше эта тема не обсуждалась, и я возобновил поиски выхода для себя.
Через день или два я играл в бридж с полковником Холидеем, американским военным атташе в Копенгагене. Как правило, представители союзников в Дании старались держаться на дистанции в отношении офицеров «Китобоя». Мы не имели представления, диктовалось ли это их собственным выбором или официальными указаниями и было частным случаем отношений с Россией вообще. Но каковы бы ни были причины, стремление сотрудников посольств избегать непосредственного общения с нами было несомненным. Полковник Холидей был единственным исключением.
В тот примечательный день, когда мы закончили последнюю партию бриджа и потягивали напитки, полковник спросил:
– Сколько времени вы предполагаете оставаться в Копенгагене?
– У нас нет ни малейшего представления, – ответил я, – может, мы отправимся завтра, а возможно, останемся здесь на целый год.
– У вас есть планы на будущее?
– Ничего определенного. Некоторые из нас подумывают о поездке в Америку.
Полковник Холидей улыбнулся:
